Ровно в полночь, когда тьма окутает сердце столицы
и над площадью Красной витают тревожные сны,
формалиновый карлик выходит из мрачной гробницы
и, сутулясь, крадётся вдоль тёмной кремлёвской стены.
Вроде тихо вокруг, никакого не видно движенья:
спит охрана у входа в темницу и площадь пуста,
лишь сияет в конце балаганный Василий Блаженный
да над Спасскою башней багровая светит звезда.
Формалиновый карлик бредёт вдоль каррарских надгробий,
под которыми кости героев и бесов лежат,
и по площади, названной именем пролитой крови,
равнодушно скользит безучастный фарфоровый взгляд.
Тихо. Только колышатся чёрные конусы елей
да тревожная птица ночная кружит в темноте.
И пергаментный призрак, подземный жилец Мавзолея,
по покатой брусчатке бесшумно проходит, как тень,
мимо Лобного места и храма Васильевским спуском
он подходит к реке надышаться, покуда заря
не взошла над Москвой, но река чистым воздухом русским,
ясным духом своим обжигает нутро упыря.
И становится грустно ему, и тоскливо, и страшно,
он немного ещё постоит на холодном мосту
и, хрустя жёлтой кожей, опять возвращается к башне,
и стоит у ворот, и на красную воет звезду.