Волосянин выходил из штаба
будучи причёсанным и лысым;
в этом не найдя противоречий,
потянулся было за расчёской...
Мухосранск, где хлопотали бабы,
копошились тыловые крысы, –
властью, становившейся всё крепче,
вскоре будет назван Ильичёвском.
Обозлясь на спешенных и конных,
он отдал свой выбор вертухайке, –
сильно скособоченной повозке,
прытко увлекаемой лосями.
* * *
...Леонард, присев на подоконник,
тыкал в фаленопсисы нагайкой,
натирая краги жидким воском...
“Здравствуйте, товарищ Волосянин!” –
голос прозвучал излишне бойко.
“Здравствуйте,” – он потянул за вожжи.
Вертухайка, взвизгнув, накренилась:
лоси тормозили неохотно.
Волосянин повернулся боком
и, внезапно, сделался похожим...
“Как две капли – генерал Корнилов!
Я служил под ним в восьмом пехотном,” –
Леонард сканировал сохатых
и поклажу – семо и овамо;
с жёлтым фаленопсисом в петлице
он казался Дафнисом без Хлои.
Волосянин разглядел за хатой
круглый стол с дымящим самоваром.
“Часть официальная продлится
пять минут, не дольше.” К ним, в поклоне,
вышли шароварые селяне,
поснимали шапки с оторочкой.
Волосянин покивал неловко,
Леонард не удостоил взглядом.
“Вас давно кормили трюфелями?
Здесь их солят, маринуют в бочках...
Вон, идут кума моя с золовкой,
под руку с четвёртым мужем.” “С пятым!” –
Леонард и он, одновременно,
обернулись к женщине, стоявшей
на крыльце. Зачёсанные кверху
волосы, спокойные манеры
выдавали в ней дворянку. “Лена!” –
Волосянин не сдержался. “Яша!..”
Из-за хат, рассыпавшись, как перхоть,
показалась группа офицеров.
Перегар и запах гуталина
быстро приближались... Волосянин
понял всё, стреляя в Леонарда:
хутор захватили мародёры!
Дрёма ожила: кусты малины,
погреба, рассохшиеся сани,
где по вечерам играли в карты,
огород в клочках сухого дёрна...
На ходу затаскивая Лену,
Волосянин прыгнул в вертухайку;
лоси понесли по бездорожью,
инстинктивно загребая – к лесу.
Пулемёт шарахнул в отдаленье.
Он рукой пошарил под фуфайкой:
барабан нагана был порожним,
но под сердцем бесновались бесы.
Пуля оцарапала лодыжку,
следующая прошила рёбра,
и ещё одна вошла в предплечье.
Боли не почувствовав, он выпал
на ходу, ударившись о дышло.
Вертухайка, лосеногим ромбом,
улетала в лес. “Любовь не лечит,” –
пошутил он, чувствуя, как выпас
под щекой становится всё мягче:
шёлковые травы, из погостных,
вырастали между ним и Леной –
плачущей, с поникшими плечами...
“Милая, мы все сыграем в ящик!..”
Волосянин вдруг увидел звёзды
и её глаза, – глаза Вселенной...
И подумал:
смерть была началом.