Секут свои проценты на ниве покупной
мыслительные центры в коробке черепной.
И зуммером проклятым от пластиковых карт
пищит, как калькулятор, сердечный миокард.
Слагать эпохе оды, себе творя уют?
Карманные расходы покоя не дают.
Не трапеза, а тризна, и сон уже не всласть.
Житья дороговизна до горла добралась.
Пушистая снежинка игольчато-остра.
Коммерческая жилка поэту не сестра.
И гаснет искра божья, и куксится строка
у самого подножья полета в облака.
В безденежье поплавал — прими систему такс.
Плясать заставит дьявол за вырученный бакс.
И, следуя за оным, с улыбкой на лице,
ты станешь строкогоном в Мамонином дворце.
Своей голодной музе забил ты салом рот.
Шарами всеми в лузе твоя удача прет.
И ты на ту удачу, косясь на небеса,
себе упрятал дачу в ближайшие леса.
Тебе немного больно, что вертишься греша.
Но плоть твоя довольна и ссучена душа.
Никто вокруг не плачет, и пьешь ты не чифирь,
а за зрачками скачет базарная цифирь.
Так что же будет дальше: забвение? запой? —
с тобою, рыцарь фальши, богатый и скупой?
Душа твоя закрыта и, может быть, она —
разбитое корыто средь золота одна.
Она тебе обуза, ее немного жаль.
Отверженная муза, ненужная печаль.
Куда ее такую, в какую бы строку,
без устали токуя на рыночном току?
В полете глухарином ты вовсе очумел.
Китайским мандарином заделаться сумел.
А морюшко сердито! И, бездну пригубя,
разбитое корыто не вынесет тебя.
В борении великом его не залудить,
когда ты будешь криком в пучине исходить.
Ведь ты уже не молод, а бережок-то крут.
И будет думать город: учения идут.
Пока не обезумел, о будущем скорбя,
ты вырви этот зуммер из сердца у себя.
Ведь муза, а не муха тебя зовет в полет.
И ты еще не рухнул, как в море самолет.
Тебе еще неведом тягучий зов могил
и памятник победам тебя не задавил.
Хоть кожи и в джакузи уже не отскрести,
ты молви старой музе последнее «прости».
2005