Я хочу быть седым и в кепи
В саду, где мои хризантемы.
Матисc так жил,
И так пробовал старый Ленин.
И в кухне летней у синей аллеи,
Где солнце ночует в медных предметах,
Мои женщины, обе, готовя пельмени,
Речь ведут обо мне, о себе и приметах.
Им обеим всегда немного за тридцать.
Это гавань… И в ней пароходы – еще и уже.
Их порочная верность, меня возвышая,
Развращает всевластьем на корабле.
И я в повороте их шей и линий ушей
Вижу вечности штрих и не помню уже,
Выбирая в восточных базарах узоры:
А достоин ли я этих пристальных взоров?
Мир вокруг хризантем, запрессованный в келью,
Как орган, поселенный в желанную плоть.
И его откровенья снегом с метелью
Мне каймой ритуальной по небу колоть.
Я киваю орлу, что голубку усердно терзает,
Он ведь любит ее… за право играть, убивая.
Я смогу разрушать, для любви созидая.
Мне поможет аллея и солнце на кухонном рае.
Пес косматый, как я, свою метит границу,
Только кисть у него – естество.
И еще он жен своих не боится,
Так как все не умнее его.
Я сложнее, косматей и с кистью…
И сильней, и ранимей всех псов,
Потому что, растаяв как мед, я зависну
Разговором на кухне, меж белых цветов.
2002