Первое февраля. Сосулька упала на сердце
и сердце звенит, точно клин в нефрите,
малиновым звоном в бесшумности горной финифти,
под гулким напором крови. Как чёрным перцем
хлеба кусок, покрывается даль рябью.
Оспины дней на зимней заснеженной дверце
в вечность, не являясь ни сном, ни явью,
не являясь ничем, даже плодом воображения -
всё-таки чем-то похожи на созвездье движения.
(какое-то, блин, пелевинское выражение)
Моя клетка грудная как полупустой планетарий -
пара студентов с пивом, школьник сбежавший с уроков,
девушка с парнем, которым негде (вечный сценарий);
чей-то муж, сбежавший в муляж пространства, устав от упрёков;
и я. Где-то сзади, незрим на последнем ряду.
Как режиссёр, пришедший инкогнито на премьеру,
от стыда за неполный зал горит как в аду,
и в конце, вместо выхода к рампе, прячется за портьеру -
так и я сижу тихо, как мышка, но никуда не уйду,
я досмотрю свою ерунду.
(дуди, Станиславский ненужный, в свою дуду)
Зодиак февраля. Должно быть, вроде кентавра на лыжах,
подбитых мехом врага. Что-то вроде Стрельца
в маскхалате. Водолей, отморозивший пол-лица,
полынью пробивает во льду и зубами скрипит: "ненавижу"
в сторону пробегающего мимо Тельца.
Иронично смотря - можно от смеха себе заработать грыжу,
Глядя всерьёз - хочется часто позвать врача,
нарисовать ему звёздное небо в снежных заносах,
гнать пургу (переносно, буквально) и, про себя хохоча,
потонуть в шквале искренне-недоумённых вопросов.
(главное, чтоб не вкатал сульфазина мне сгоряча)
Я всё смотрю наверх, развалясь удобно. Там, наверху,
в этом февральском круге или скорее - пространстве,
Созвездие Девы поймало мормышкой Рыб на уху.
Но Рыб мне не жалко, мне жалко имени Девы - оно на слуху
у многих, оно мучительно в своём постоянстве.
Сколько бы ртов ни перетирало его в труху,
сколько бы лет ни царапало душу родное созвучье -
не привыкнуть никак, не приучить себя
к тому, что любая звезда, при каждом удобном случае,
хватает имя твое и бежит к зеркалам.
Но кому-то узко, на ком-то трещит по швам,
кому-то вообще не идёт (но это редко),
чаще в нём тонут, вздыхают и передают соседке,
или почти без жалости рвут пополам.
(А я, подобно киплинговскому дураку,
сшиваю обрывки. И нечто сентиментальнейшее реку)
Итак, что ж выходит: созвездие Февраля
почти целиком состоит из Девы? Вряд ли...
Локон, глубокий глаз, изгиб бедра,
полумрак ладони; рука, осторожно-пугливо как цапля,
бредущая по моему лицу - всё это лишь половина
зодиакального знака.
Взирая на медленную, точно вода, картину,
видно ещё варёным рождённого Рака.
А если как следует всмотреться в чёрный ручей,
то видно: на дне, рядом с гранитной глыбой,
серебрится пара ненужных теперь ключей,
похожих под рябью небес на дохлую рыбу -
созвездие с неумолимым названьем "Ничей".
(очень пафосно. Хнык. Но пусть повисит. Для врачей)
На том и закончим. В груди прохладно, светло и гулко-пусто.
Пара пустых бутылок (даже бутылки мне попадаются парой -
точно пора к врачу). Пройдусь между кресел с чувством,
что давление снизилось на две-три миллибары,
или как это там называется. В общем - легче.
Только, вот, не уйти никуда, точно название: клетка,
и наполнить её на удивление нечем.
Книга жизни открывается часто, но дешифруется редко.
Не то, что книга любви, та в точности наоборот -
открывается редко, красиво и просто, как заиндевелая ветка,
кружащая с ветром медленный зимний фокстрот,
принадлежащий, как вещь, бездушному февралю.
А я смотрю из груди и молюсь, что бы не обманула
небрежно гвоздем нацарапанная виньетка
на коленкоровом переплёте дешёвого стула,
обрамляя собой невидимое "люблю"