ПРЕДИСЛОВИЕ
Сергей Морейно сообщил мне, что готовит издательский проект - новые переводы стихотворений Александра Чака с латышского на русский. И Сергей предложил мне попробовать перевести что-нибудь, на мой выбор.
Я немножко переводил прозу, и мне это занятие не понравилось, потому что: 1) мне жалко тратить время и силы на чужие тексты, ведь собственных идей столько, что физически не успеваю их реализовывать (у меня хранится несколько тетрадей, где вкратце записаны одни только идеи, и мне надо, наверное, десять жизней, чтобы осуществить все, что задумал!); 2) когда я перевожу, то мне очень трудно удержаться от "отсебятины" - хочется чего-нибудь дописать, присочинить, а это, конечно, недопустимо.
Но я принял это предложение - потому что оно исходило от Сергея Морейно.
Конечно, мне больше всего нравится у Чака его городская, сексуально-алкогольная лирика. Но я понимал, что: 1) эти стихи переводились на русский и в советское время и в постперестроечное, и довольно хорошо известны; 2) кто бы ни участовал в этом проекте, помимо меня, в качестве переводчиков (я не интересовался, кто участвует, - узнаю, когда книжка выйдет), но я уверен - большинство переводчиков выберет что-нибудь именно из городской лирики (ну, она, действительно, классная!).
Но я знаю хорошее правило: надо делать то, что не делает никто! И я вспомнил, что у Чака имеется героический эпос "Осененные вечностью" - цикл из стихотворений балладного типа (то есть, довольно длинных и с сюжетом), посвященный латышским стрелкам, воевашим во время Первой мировой войны в составе царской армии. Этот цикл известен не очень хорошо: русские читатели о нем почти не знают, а латыши - изучают в школах, а значит, вряд ли любят. В советское время этот цикл переводился на русский отрывочно: власти и не запрещали его, но и не особо пропагандировала.
И я решил перевести одно стихотворение из этого цикла. Мой выбор обоснован еще и тем, что в современной литературе ощущается нехватка маскулинного начала, нехватка героического. "Мачизм" эксплуатируется лишь массовой культурой, я имею в виду, например, всякие эпопеи о сражениях космических спецназовцев с комарами-мутантами и тому подобную муру самого низкого качества. А так называемые серьезные писатели заняты или постмодернистской игрой в бисер или пережевыванием собственных жалких соплей.
Вобщем, выбрал текст, с переводом намучился. Не могу сказать, что всем доволен, но на лучшее я уже не способен. Хорошо еще, что подстрочник выполнил сам Сергей Морейно - это здорово мне помогло! Сергей уже сделал редакторские замечания, перевод им принят, и с согласия редактора-составителя, я публикую текст в Интернете до выхода всей книги, которая уже почти готова, но когда появится неизвестно. Сначала я думал публиковать короткими отрывками (стихотворение занимает шесть страниц), но произведение все-таки эпическое (можно сказать, рассказ в стихах), и мелкими кусками его публиковать, наверное, бессмысленно.
Александр Чак
ЧЕРТЯКА С ГИБЛОГО ОСТРОВА
перевод с латышского Алексея Герасимова
Август. Утро. Зреет сочно-кровавый бутон
На краю лазурного неба. Мерзкий запах тлена,
Запах палева ноздри тревожит.
Стынут от холода корни деревьев и кроны.
На тощей бесплодной почве между окопами
Стынет крошево из человеческих тел.
Ранее утро. Немчура затаилась. Воздух
Необычайно легок. И дали трепещут, как занавески.
А на левом краю лазури
Ноздреватая и зеленая, как большая охапка травы,
Туча спит, на бочок завалившись.
Воды сонной Даугавы – тёмны,
Утренний туман над рекой – как одеяло.
Лишь иногда ветер рванет вдоль острова
И приоткроет старую переправу, шаткий мост,
Да приземистую баньку в ложбине
Рядом с поместьем Ливес.
Здесь разместились бойцы из резерва,
Чаевничают, покашливают, готовятся к новому дню.
Пламя жадно лижет котел: там варятся рульки.
Щечки винтовок блестят – начищены маслом.
Тишина. День прошлый выдался жестким.
Минометы до самой полуночи
Без продыху плевались горячим металлом в землю,
Крушили землянки и зарывали окопы.
Артиллеристы с обеих сторон пытались нащупать
Хитроумно укрытые минометные гнезда,
Чтобы расколошматить их как лесные орешки.
Унтер Дамбис, стрелок-минометчик,
Играл на своем инструменте без устали:
Справа от старого еврейского кладбища
Укладывал он свои мины, словно буханки в печь,
Четко, ритмично и точно туда,
Где примечал своим рысьим взглядом
Немецких зольдатен унд офицерен в схронах.
Напрасно пытались достать его пушки,
Одна за другой шмаляли до самой глубокой ночи.
И все – в «молоко». Однако, снаряды уж ближе,
Плотнее к укрытию поочередно ложатся.
– Дамбис, остерегись! – кричит молодой офицер,
Нервно сжав пальцы в кулак.
А Дамбис в ответ лишь скалит зубы,
Белые, привычные к грубому хлебу,
И разминает широкое, мощное тулово,
Бугристое словно корень.
– У островного чертяки свое чертово счастье,
Лупит как бешеный, танцует на лезвии бритвы, –
Смеются стрелки, коченея без дела,
За известковыми глыбами укрытые от картечи.
И словно злое склочное воронье
Обугленные щепы скачут по камням и глине.
Вот и утро. Еще одна ночь прошла.
Стало теплеть. И с края лазури красный бутон
Шлепнулся в воду и поплыл по реке.
Это не кровь ли? Нет, это Солнце.
Оно так близко, но попробуй-ка взять его в руки!
Солнце, большая червонная пряжка в лазури!
К тебе все молитвы. Жарче пылай:
Стрелкам твоей силой дай напитаться,
Чадам Курземе из славного третьего полка.
Город Слока уже в тылу, а теперь, на острове Гиблом,
Третья встреча с лютейшим врагом.
Дозорные перетаптываются на своих постах,
Даже дула их винтовок чуют, что творится на той стороне.
А там пока тишина. Лишь тянется вверх легкий дым:
Фриц, должно быть, варит кофе-эрзац
И щеки скоблит перед битвой.
Вдруг часовой из III-го взвода
(Что у кладбища впритык со II-ым),
Замечает там, средь кривых коротышек-сосен,
Где солнышко огненной белкой играет,
Кто-то ползет. Не иначе, германцы
Крадутся в разведку. Дозорным каждая пядь
Известна в том месте. Дамбис вечером вновь
Ходы завалил там землею,
Разбил вагончики и блиндажи,
И трех немецких вояк послал к праотцам.
Теперь их товарищи будут стараться
Восстановить укрепленья, вонзая в глину
Лопаты, отточенные до блеска.
А место ведь проклято, как человек согрешивший!
Дозорные всматриваются долго и пристально:
То не обман ли, не жалящий солнечный отблеск;
Но, убедившись, что им не почудилось,
Шлют одного из солдат с известием к Дамбису.
Побежал Каланча, рявкнул Дамбису. Крепко
Шлепнул его по плечу: Хватит дрыхнуть, чертяка!
Фрицы снова латают треклятое место,
Что своими рогами ты изрыл им вчера.
Так их, еть! С такого ранья! Свихнуться! –
Дамбис, ругаясь, вскакивает на ноги резво.
А глаза еще спят. Ведь пару часов всего лишь
Подремал он меж грубых сосновых корней
После вчерашней злой битвы.
Проводит рукой по лицу. Мелким песком
Волосья забиты, песчинки искрятся на солнце.
Засим отправляется, в пояс согнувшись,
Скорым бегом в свою пристройку,
На полпути замирает и припадает
К одному из люков. Поле и вся позиция
Хорошо видны наметанному глазу.
Сосенки-карлики. Тот самый участок,
Что он с такой ненавистью
Перепахал накануне. Немцы что-то мастырят
на пути возможной атаки… Заграждение?
Или окоп? Напрасны старания фрицев,
Минометчик черным своим металлом
Разнесет им все на хрен. Дамбис пока наблюдает,
Взглядом буравит их сторону.
Какое-то время позыркал, не сразу приметив
Копошение вдоль заграждений противника,
Скрытое, осторожное, вороватое.
Так и кажется, шипят с издевкой:
– Глянь-ка, Дамбис, у тебя под самым носом
Мы бесстрашно ржем над тобою.
Чем ответишь? Солнце согрело дерн,
Испаряется влага в багряном сиянии.
Очи у Дамбиса вспыхнули древней ненавистью,
Эта ненависть так глубока, бесконечна! Она влита в дыхание,
В кровь. От нее не избавишься. Можно
С ней умереть и продолжать ненавидеть за смертным порогом.
Щурятся зенки. Тело уподобилось сабле.
Каждая жила дрожит. Лоб покрывается потом.
И горло просит воды. А в ушах звенят колокольцы,
Так пронзительно, что кровь закипает.
Собранно подходит к минометному гнезду,
Зовет ловких своих подручных.
Взъерошенные, сбиваются они в стаю,
Коротко и резко перекликаясь друг с другом.
Проверяет миномет остроглазый Дамбис сам.
Усталости как ни бывало, есть лишь одно желанье
Вмазать всем этим… там, на той сторонушке;
Чтоб их всех как слизало – к едреней фене,
Выжечь, как плесень, стереть, как ржавчину.
Дамбис смотрит на миномет, как на плуг,
Что оставлен им в Курземе, в хозяйстве за Талсами.
Кладет руки миномету на плечи,
Целует его в широкую короткую морду
И начинает. Как будто внезапный раскат грома.
И, как утка, взлетает мина в воздух,
И весь остров отвечает на выстрел раскатистым эхом.
Эхо слышат даже в резерве, и гаснет оно за мостом,
Заставляя дрожать опоры переправы,
И в каждом сердце отзываясь болью,
И предчувствием темным: вот, опять! Роты
Цепенеют в ожидании. Пулеметы рылами
Нюхают даль, выискивая цель исподлобья.
Мина несется над полем –
Черная, тяжелая, рвет ясный воздух
Своими когтями, безжалостно и грубо.
Достигнув немецких позиций,
По плавной дуге ныряет в сосны кривые,
И, спустя мгновение, страшно рвет почву,
Взметая в лазурь гигантский столб,
Полный щепок, проволоки и мелких камней.
Столб этот темно-бурой хризантемой
Расцветает под небом и наливается силой,
Погребая под собой укрепления фрицев,
Солдат с еще теплым дыханьем.
Улыбается Дамбис: славно сработано – в яблочко!
Пусть пришлые знают, как у нас тут умеют встретить!
Тех, кто вторгается во владения моего мужицкого плуга!
И снова тишина. Еще более глубокая, чем утром,
Но – опасная, как нож, приставленный к горлу,
Неприятная, холодная, горчит во рту, липнет к пальцам.
Рука невольно сжимает кожаный пояс,
плотно увешанный гранатами.
Мгновения тишины. Нет, одно глубокое мгновение.
И вот, на участке, где еврейское кладбище,
На позициях немцев – тревогу подняли сирены,
Во все стороны вонзают звуки, без перерыва.
Ружья начинают рассерженно лаять.
В первый миг слабовато, потом все сильнее,
Исполнившись злобы и жестокой радости.
А Дамбис уж отправляет вторую свою посылку –
Шлеп, попадает! И тогда две синие
Сигнальные ракеты мелькают, расцвечивая воздух,
Вонзаются в зеленоватое облако и в нем исчезают.
Две синих. – Ну, быть ураганному огню, –
Шепчут стрелки и втягивают головы.
Рычат за соснами батареи,
Все разом, тяжеловато-глухим голосом.
И на участок, где иудеев могилы,
Как из пригоршни великана, рассыпаются
Крупные снаряды, ложась близко-близко.
Телефоны надрываются в штабе: Дамбиса ищут.
Русские батареи проснулись насупротив,
Правый берег трясут, как погремушку.
Участок, где старое еврейское кладбище,
Дымится словно котел, как одна большая воронка –
Песчаное облако над ней взвивается,
Оно поднялось от взрывов и воздушных смерчей –
Темных, бешеных, взвихренных, колючих как метлы.
Гиблый остров – как будто в огромном бубне.
У резервных каждый предмет дребезжит.
Течение Двины замутилось взбаламученным илом.
И рыбы, ошарашенные мощным грохотом,
То выглядывают из воды, то уходят на дно.
Деревья гнутся к самой земле от ветра.
Все кругом – в белом огне,
В черном дыме, воняющем резко.
Артиллеристы с соседних участков приходят на помощь:
Поочередно открывая беглый огонь.
Уж изрублена пулеметами каждая пядь,
Резерв на лодках седлает быстрину.
Напрасно. Все батареи бьют
Только по куску земли, где еврейское кладбище;
Целый час лупят, потом внезапно
Замирают. И песчаное облако над кладбищем
Густеет и рушится, как подрубленное.
Ветер успокаивается. Утихает дребезга.
Зеленое облако, что купалось в лазури,
Плывет, подстреленное, по течению вниз.
И опять тишина. Но уже влажная, трепетная,
Как прохладные, усталые губы.
По земле, где старое еврейское кладбище,
Ползут наружу из развалин, ползут из-под слоя песка
Люди с черными, изможденными лицами,
Исцарапанные, придавленные, задыхающиеся,
С одурелыми взглядами, едва в сознании.
Сверху-то земля, а под нею – стоны,
Последние вздохи и перебитые кости.
Со всего острова спешат на помощь
С лопатами, ломами, пригнувшись
И прячась, солдаты из рот и команд.
Враг доволен, ибо достиг своей цели:
Там, где было укрытие Дамбиса,
Где огрызался, заговоренный, его миномет,
Только бревна, порванная холстина,
Щепки в глине и глубокие рытвины. А больше
Ничего. Еще малый кусочек ткани.
Оторванная нога. Окровавленные камни.
Усыпляющий дурман, а над все этим – Солнце.
Это все, что осталось от Дамбиса,
От его желаний, резкой, злой работы.
Черта больше нет. Но вражьи надежды тщетны.
Другие придут, чтоб так же, день за днем
И ночи напролет, смотреть в ту строну:
Эта ненависть, что поднимала Дамбиса
Навстречу битве, счастью и свободе,
Воскуряется от расщепленных бревен в небо,
Воскуряется от песка и от воронок, забрызганных кровью,
Воскуряется ото всей тощей почвы Гиблого острова.
Ею дышат курземцы, те, что уцелели,
И от них священный и светлый дух
Перейдет из рода в род. Навечно.