Я помню дни осенней стужи
и изморозь пустых окон.
Я знаю, был гораздо хуже
в советском времени закон,
нас ставили поротно к стенке,
в затылок целился наган,
и расплывались все оттенки,
и углублялся котлован.
Смеялись мы порой сквозь слезы,
пытаясь выбраться из ям
житейской безусловной прозы,
и попадали вновь в изъян
бессмысленных потуг словесных
в велеречивости пустой
на уровне условно местном
в осенней памяти степной.
Хожу по улице сомнений
и по проспекту торжества,
по переулкам из мгновений,
где тихо падает листва
на тротуар моих желаний
в осеннем сумраке ночей
несётся будто на закланье
покрытый коркою ручей.
Журчит в свободе онеменья
под липой собственных имён
в часы забытых откровений,
нависших туч со всех сторон
печально странных испытаний
на прочность, северный изгиб
в момент ничейных расставаний,
когда ты лбом к окну прилип
и видишь странность перемены
на лицах собственных забот
под взглядом бойкой Мельпомены
с печалью, с ветхостью суббот
из мыльной оперы заречной,
в кругу, в круговороте дней,
когда не виден Путь нам Млечный,
когда не помним мы корней.