Мой Высший суд уже собрался
В моей смятенной голове,
Но зал пустым для глаз чужих остался,
Он был назначен только мне.
Мой обвинитель - князь ночи,
Шёл, чёрной мантией шурша,
Но мне казалось, что крыла
Его к душе моей несли.
Он начинает - вездесущий,
Вскрывает: "Все грехи тебе присущи,
Но боле всех познанье тайн,
Души, сознанья человека,
Хотя, подумать, словом - эко,
Большой ли грех,
Проступок это ль?".
Но речь его хладна, жестока:
"Тебе Он дал источник, око,
Что видит суть в любом предмете,
Живом и сложном человеке,
Но знанье ты крепил без дела,
И тратил силу ту без меры -
Разрушил всё вокруг себя,
За чувство одинокое кому-то мстя...
Чего достоин ты?", - но тут,
Набравший силу голос пал,
И хрипловато, чуть потупясь он сказал:
"И я когда-то всё сметал
Ища какого-то пути,
Чтоб вечно с милой быть в любви,
И ныне в стонущей душе
Гудала дочь живёт во мне...".
И в боли явственной, вдруг, смежились глаза,
И горькая, солёная, блеснула на щеке слеза;
И видел демон яркие, прекрасные цветы
И гор шапки белоснежные, хрустальные ручьи,
И песни гордые среди высот,
И свой последний там безумно-сладостный полёт.
И слабым голосом, он речь опять ведёт:
"Ты виноват, но всё земное
Не будет наказанием тебе -
Живи как жил в своём уединенье,
Прочувствуй муки, что достались мне.
Нет высших мук, чем быть всесильным,
Познавшим всё,
Но в одиночестве пассивном
Плыть гордым духом над Землёй,
На век расставшимся с мечтой".
И в тишине под взором судий,
Что стал, вдруг, строг, неумолим,
Мой демон тихо за дверь выплыл -
И адвокат, смущённый, вслед за ним.