За кормой серебрились волны,
Небеса обернулись сталью,
И клинки оплетали норны
Белоснежною зимней гранью.
Паруса под дождем истерты,
Обернешься – и губы кровью,
Путь отрезан в родные фьорды,
Но и ты не ведешь и бровью.
В лике матери – хлад, не боле –
Красотой чужеземных статуй,
А жена – только страсть и горе,
И забывшийся шорох платий…
Ты вернулся к родному фьорду,
Как и прежде бело… от пепла?..
И сожмешь рукоятку твердо,
Даже кровь на мече окрепла.
Солнце вспять и не греет спину,
Ну и пусть, не разбудит сердце,
Только снег заметает льдину –
У сгоревшего дома дверцу…
Зверем лютым враги назвали,
А друзья окликали Волком,
Девы падали ниц, рыдали
Да на шею кидались… только...
Ты над сердцем своим не волен
И, наверное, той назначен,
Что тогда лишь поет над морем,
Когда жизненный срок истрачен…
Когда кисть не удержит стали,
А в глазах белой чайкой ворон…
Ты поймешь, что живой едва ли,
И валькирии крикнут хором:
“Собирайся, усталый воин!
Потерявший к душе дорогу,
Ты бессмертной любви достоин!”
И шагнешь по мосту к порогу…
За кормой серебрятся волны,
Небеса обернулись сталью,
И эфес оплетают норны
Ледяною весенней гранью.
Только дождь заливает тело…
И остывшее сердце не бьется.
Только море, волна и небо,
И холодная сталь остается…