Это влюбленный шепчет вздорные небылицы,
бредит о возлюбленной голубице,
яблок хочет и винограда клянчит,
опасается сторожей и лая:
«У других груди, как низкие Аппалачи,
у тебя, как высокие Гималаи, –
Сюда бы ревнивого Меналая –
Троя бы до сих пор стояла».
Шла домой, возвращалась с дачи –
больные, отбросивши одеяла,
прилипали к оконной раме, а горожане
с балкона ее взглядами провожали,
из сети порнографию загружали
и смотрели где-то за гаражами,
а потом замирали, и замерзали,
потому что светило лишь на нее светило.
Она шла, ничего не пряча,
и за нею, плача и умоляя,
шли безумцы, один другого опережая.
Прекрасная словно цветок нисана...
Ни один придира
не нашел бы пятна на теле,
не нашел изъяна.
Хотя полмира ее взглядами проводило,
ее ни слова, ни взгляды не замарали,
те же, кто ожирели, не посмотрели –
до смерти потом сокрушались и сожалели.
«У тебя на шее яркие ожерелья
и глаза любого ножа острее.
Твои волосы... Твои зубы... И твоя шея...
Поцелуи твои свежее...
Кожа пахнет яблоком и лоснится –
кобылица в фараоновй колеснице...»
Он говорил, говорил, пыл свой не умерял,
карандаш мусолил, что-то пальцами промерял,
словно заполнял признаньями формуляр.
И снова чувствовал яблочный, виноградный...
Помню, помню – я и сам это повторял
разным Суламифям неоднократно.