В той кухне, где, срываясь с абажура,
Бросаясь в полночь, желтый падал свет,
Знакомая мерещилась фигура
Старинной кладью запыленных лет.
Десятком взглядов пялились бокалы,
Ревнуя бликами из темного угла.
И всё пылало серебристо-алым
Не изнутри, наоборот, внутри меня.
Но я молчал из робости, некстати,
Надменно усредняя сердца прыть.
Как вновь решиться в этот жар объятий
Уже чужих упасть и все забыть?...
Я не роптал, не выл – я был расколот
На два, еще полуживых лица:
В одном был свеж, наивен, даже молод,
В другом, увы, несчастлив без конца.
И думалось тогда на кухне этой,
С раскрытой форточкой, с брезгливым воем труб:
Как просто стать, как сложно быть поэтом,
Влюбленным в каменность едва забытых губ.