«…и одинок смотрящий на деревья…»
Галина Рымбу
О, что ещё за полным светом бродит,
страшусь узнать, но спрашиваю так,
как будто время сквозь меня проходит
и подаёт неверующей знак.
Вчера смотрела, вглядываясь в лица,
и выкликала всех по именам.
Я знаю, знаю, мир ещё продлится,
и смерть – не нам.
А нам такие белые сорочки,
такая кровь – слеза и молоко –
и пух любви, и пена первой строчки,
и жить легко.
Как будто Лета воды разводила,
желая сквозь и дальше провести,
но всё, что было, разом поглотила
и понесла соцветием в груди
железный шум и костяное тельце,
крыжовенные тени, жар в окне,
укус пчелы и бьющееся сердце –
всё обо мне.
Но одного – тоски или печали –
не захватила: помню, никогда
не забываю, как не отвечали,
как отвергали. Только это, да,
ещё клюётся, вздрагивает, тянет –
зимы пчелиный белоснежный куст –
слова, меня предавшие, в гортани.
Как одиноко – кто бы знал! – но пусть,
пусть только мне, смотревшей и ослепшей,
звучавшей и внезапно онемевшей,
с трудом даются музыка и свет.
Что это?.. тополь? ветка? снег? синица?..
Кто это плачет, плачет и боится?..
Не я, о нет.
***
Ещё не зная гнева и любви,
какая есть трава с изнанки снега,
какие разговоры-воробьи,
в какую упоительную реку
заходят дважды, ничего о том,
когда всё станет светом или звуком,
спит человек, и жизнь ему – потом,
и мир – потом. Душа его упруга,
одежды белы, а дыханье – мёд.
Он ничего не слышит и не видит,
и никого не тронет, не обидит,
и сам себе всё не произойдёт.
…какая мука – сон из скорлупы,
орешек грецкий, ветка покачнулась,
поцеловались огненные лбы,
и небо распадается от гула
сердечного. Спит человек в аду
и видит сны из олова и дёгтя,
где эйдос-зверь показывает когти
и всё шипит: я вижу, я иду.
Спит человек, его дыханье – яд,
он гол и хрупок, а душа – изъята.
Он смотрит время пристально назад
и убивает Авеля и брата.
Остановись – на самом, на краю,
очнись, очнись – высокие побеги
любви и гнева – я тебе пою
о бестелесном слишком плотном веке,
о воздухе, застрявшем в волосах,
о том, что неизбежно умирает,
о говорящих с нами голосах,
пока труба горящая играет.
***
I
О далёкой ли перспективе, о смерти если
говорить, на будущее страхи приберегая?
Есть вне пространства и времени мифа место,
воды Леты, сжатые каменистыми берегами,
точно губами речь о забвении произносилась,
но застыла в своих собеседниках, вот досада.
У языка её – незнакомая смертным сила,
жало критской пчелы, сок гесперидского сада.
Что сейчас её руки прохладные, голубые веки,
слова едва уловимые, шелест её хитона?
Прозревая беспамятство в потерянном человеке,
чёрный аист спускается над затоном.
II
Так, присягнув известным стихиям, по воле одной из
них – воды – оказаться без памяти, без рассудка,
пересекая на поезде очередной часовой пояс,
мать выкликая, врага высмеивая, видеть утку,
над водами Леты летящую, крыла касаться,
словно сам ты – утка, живот лоснится, набит плодами
рдестов и стрелолиста, перепонки разводят пальцы,
тень, удивляясь, плачет над собственными следами.
Ты куда идёшь, переваливаясь с боку на бок,
дивный зверь-человек, перьями обрастая?..
Свет идёт от крыльев твоих, от лапок…
…нет, уже не идёт, растаял.
III
Над безумным стаканы плывут, стаканы –
розы янтарные, радужки золотые, –
проводница квадратная с медленными руками,
шерстяные мумии, бронзовые святые.
Алебастровый снег кусается, псы двоятся,
по равнине несутся, безумного настигая.
То хребты изгибаются – гончие, душеядцы! –
то снега завиваются огненными кругами.
«Помани меня», – шепчет, пересыхая, словно
был источником, душит себя, ласкает
белое горло в жажде, тоске любовной,
лязгает, задыхается и стихает.
IV
«Помани меня – белый дым – отболит не скоро –
кисть сирени лишь опалила шею –
сон мой, сон мой – музыка или ссора –
звук голосов – эхо – не утешений,
смерти ищу – растерянная, нагая,
бьётся листва – в комнату проникает
чёрная змейка Леты – перетекают
кольца её – холодно под руками –
или уже остыло в груди – остыло –
или уже ушла ты – грудь мою отворила –
сумерки проросли из окна пустые –
затхлые простыни – поцелуи ила».
V
…звякнула ложечка, тускло сверкнула. Скоро
станция. Станция – воздух. Насквозь прохватит.
Мелкие семечки, скверные разговоры.
Бледные спутники, мёртвые сваты.
Долго ли свет сочится, душа сияет?
Долго ли берег служит ориентиром?..
Лёгкая птица, чистая птица, моя и
больше ничья, ты лети над незримым миром,
словно ни тела тебе, ни земного веса –
дали одну лишь тень или крыльев шелест,
синие гущу неба и яму леса,
облака и верес.
10 - 17.01.2011
***
Для прогулки выберешь место одно –
узкий мысок, продуваемый ветром, и реку.
Шарф ослабить, войти в ледяное окно
и – по саду, по рыхлому саду, по снегу.
День сегодняшний – оловянный солдат,
чистый запах хлопка и канифоли.
Пиэрида-торговка с мучным или воздух-легат
с нотой приветствия – записи в белом поле.
Что надкусил, что удержал в руке –
булочку с маком, линию горизонта.
Оледеневший катер стоит в реке,
в мёртвой воде Вологды или Понта.
Это пространство – резали по кривой –
круглая корка берега, гребень кровель.
Медленно выходной безмятежный свой
трать на сухое зрение, холод крови.
Здесь разговор – собеседник давно ушёл –
не прерывается. Облако застывает.
Ветер проходит насквозь, рассекая шёлк,
падает за словами.
***
Конец второго месяца зимы,
короткий сон, заснеженная отмель.
Язык всего, на большее пригодный,
чем думаем порой наивно мы,
сейчас звучит, и слова – не узнать.
Мир исказился, зеркало блеснуло,
и отстранился от пустого гула
мой слух опять.
Я говорила с кем-то во дворе
и снег рукой рассеянно сбивала,
и всю меня, то светом обдавало,
то холодом. Известно, в январе
подробен даже воздух. Но тогда
отсутствие, разлитое по формам,
всё вытесняло, и зима повторно
день заселяла. Воздух и вода
подобострастно повторяли: дом,
автомобили, белую линейку
дороги. Воробьи из снега
клевали снег, и ледяным кустом
был разговор – пораниться недолго.
Но я не понимала языка,
и только в сердце чистое, легка,
входила смерти чуткая иголка.
Потусторонним стал мне этот свет,
и падал снег, и прикасалась ветка,
и распадался воздуха букет
на свет и снег, и поднималась ветка.
Сквозь человека рядом падал свет,
слова сияли и глаза сияли,
и я была и, в то же время, нет,
но только снег и свет об этом знали.
***