Я поднимался в лифте скоростном.
Хотел с Нью-Йорком как-то попрощаться.
Горел сентябрь, и думалось о том,
Что больше нам не суждено встречаться,
Бродить по бесконечным авеню,
Которые не так легко измерить
Шагами. В общем, не виню
“Big Apple”. В него легко поверить,
Приехать, осмотреть, влюбиться,
Но жить в нём - лучше удавиться!
Нам русским свойственно крутиться.
И видеть мир. Но время настаёт,
И к Родине душа стремится.
Манхэттен задыхался от жары.
И киоскёры жатву собирали
С туристов. Их обветренные рты
Холодной кока-колы ожидали.
А мне комфортно в лифте скоростном.
Прохладно, и ничто не беспокоит.
И вдруг мне мысль пришла о том,
Как странно – ничего не происходит!
Снуёт туда-сюда беспечный люд.
По коридорам с папками в охапку.
Из ресторанов запах острых блюд
Доносится. И, вроде, всё в порядке.
На сто втором я вышел этаже.
И впился взглядом в эту панораму.
Нью-Йорк застыл в привычном кураже.
Бродвей стрелой летел рекламной.
Нью-Йоркцев толпы, и уже
Закат подсвечивал, показывал народу
The Stature Liberty, что символом свободы,
У них является – свободы протеже.
Мосты, причалы, звучный рой машин,
Дома и парки, церкви и притоны,
Всё было, только не было души.
Лишь извивались кольцами питоны
Развязок. Только не было души!
Всё как всегда. Не пересох родник.
Всё также солнце всходит и заходит.
И вновь вопрос передо мной возник:
Как странно, ничего не происходит.
Наутро улетал я навсегда
Из края антиподов и соблазнов.
Погасла в небе яркая звезда,
И не было сомнений. Было ясно.
Огромный Боинг мощно плавно взмыл,
И лёг на курс, Россию обещая.
Я стюардессу тихо попросил
Мне коньяку добавить к чаю.
Я по привычке ноутбук включил.
Ну, что творится в мире странном этом?
Экран мигнул, пространство осветил,
Каким-то мертвенным, зеленоватым светом.
Я, стиснув зубы, слушал репортаж,
Смотрел на ад на месте небоскрёбов,
Разверзшийся. Ведь это не мираж,
Не Голливуд. Немело нёбо!
Ведь «Близнецы» являлись не спроста
Нью-Йорка символом уже почти полвека.
Образовалась «Чёрная дыра»
На кожуре гламурного «Биг Эпла».
Вчера лишь только, запрокинув лик,
Я удивлялся гению народа,
Который «слишком много» достиг
На горе миру и себе в угоду.
Который не чурался с роду,
Пресечь на «веки вечные» роды
Владельцев, истинных хозяев континента.
На месте прерий – городов столбы.
Индейцам же, досталась рента.
Фантомов вой над Сербским городком.
Пилот вираж свой, заложив, умело,
На кнопку жмёт гашетки, и потом,
Пьёт пиво в баре. Кончил дело.
Багдад в огне, его горят мосты.
Морпехов бледные, решительные лица,
А в Белом доме расцвели кусты.
И главный «куст»* на ранчо веселится.
Мой рейс случился ЭТОГО числа.
И слал сентябрь приветы из Эреба.
И душ змеилась рядом мишура,
Взлетая, вместе с Боингом на небо.
Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве.
Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую – подавлено неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих - робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принуждённый к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой, такова картина Американских Штатов, недавно представленная перед нами». А. С. Пушкин (статья «Джон Теннер»).
* bush – куст (англ.)