Итак, покинут первый круг,
И дальше тёрный путь открыт,
Но спуск туда опасен, крут;
В пещеру Минос словно врыт -
Судья он, Адский прокурор
С хвостом предлинным, чешуёй покрытым,
Лишь только взглянет - приговор,
Сколько хвостом обвился раз - лететь в тартарары!
Душа прозрачна и нага - излишен разговор;
И сонмы душ идут к нему, их целые миры
Он сортирует по кругам, для каждого свои:
Прелюбодеев во второй, обжор - в круг номер три,
В четвёртый посылает скряг наращивать жиры -
Всех казней, мук не перечесть;
Меня увидев, зарычал: "Не самозванец ли?"
"Он здесь со мною, ваша честь, -
Сказал Вергилий, - Потому,
Что нужен Небу, и ему благая весть:
Пройти всю адскую тюрьму,
Затем Чистилище, ещё со мной,
Потом продолжить путь наверх, оставив тьму".
Минос убрал с дверей конвой,
Мы вышли прямо в адский дождь,
Грозу и смерч, где плач и вой.
"То вечный вихрь, - сказал мой вождь, -
Он кружит, вертит, бьёт людей, и
Остановиться им невмочь,
Казнятся здесь прелюбодеи:
Их крутит так, как головы кружили
Рабы любви и собственного тела -
Семирамиду, Клеопатру и Анжилу,
Париса и Елену, что наряднее всех мод,
Тристана и Изольду, и Франческу де Римини,
Которая дочь Гвидо де Ламото,
Что влюблена была в Паоло милого,
А муж её был старый Ланчелот".
"Знакомо что-то в этом имени,
Жаль, если с ней нельзя поговорить.."
"Ты подожди чуть-чуть, - сказал Вергилий
И закричал: "Молю! Останови,
Дидона, что командуешь ветрами!
Франческу и Паоло к нам приблизь!" -
И две души, как будто специально
В единую субстанцию слились,
Поведали мне о своих страданьях.
"Мой муж горбун, лжец и урод, -
Рыдала юная Франческа, -
Был принц Равенны Ланчелот,
А брат его, Паоло честный,
Был милый юноша, простой
Красавец, городской повеса,
Мы с ним роман читали - галиот
О Ланчелоте с Гвиневерой слухах,
Когда явился истый Ланчелот -
Он шпагою пронзил мне ухо,
Проткнувшею Паоло рот,
За что теперь нам вечная наука
И в адском вихре тел переворот;
Невинны были мы, чисты, как дети,
Но Минос думает наоборот"...
Мне стало дурно, я свалился точно плеть.
Гран падре Алигьери, или Данте, для начала Возрождения был современнейшим писателем, дерзнувшим создать свою "Комедию" (именно так названную автором, божественной её окрестили первые читатели) на разговорном итальянском языке. Герои, встречающиеся в ней, - его современники, иногда друзья, иногда противники. Тогда они были узнаваемы и понятны по одним лишь намёкам, не то, что сейчас. Что нам Целестин пятый, отказавшийся от папского трона? А тогда это что-то нарушало в общественном устройстве. Что нам Чакко? Или, в переводе, Жракко, как невероятный обжора. А он был хорошо знаком Данте. В Аду он предсказал изгнание Алигьери из Флоренции. Кто такая Дидона? Пока не понырял в источниках, не узнал, что это карфагенская царица, заколовшая себя из-за измены Энея.
Но можно ли непрерывно нырять в сноски? И ритм теряется, и художественное ощущение слабеет.
Зловещие слова над вратами Ада у переводчика Лозинского получаются в каком-то отвлечённо-лирическом тоне: "Я увожу к отверженным селеньям...", тогда как в подлиннике: "Это мною заведён город страданий". Похоже? Нет, и так повсюду.
Данте был великим поэтом, но также и большим хитрецом.
Самое подробное описание древнего Аида, который после победы христианства стал называться Адом, - у Вергилия в "Энеиде"; и чтобы не быть плагиатором, Данте приглашает его в соавторы. Вергилий становится гидом в своём собственном Аду. Гениальное решение. Вергилий там всех знает и даже обладает императивом. Ему не возражают, пропуская дальше, а Цербера он даже забрасывает пригоршнями земли.
Цербер... Насколько помнится, он был одним из участников двенадцати подвигов Геракла - Геракл победил стража врат всего Аида. А в "Комедии" Цербер - страж только третьего круга, где наказуются гурманы и обжоры. Цербер лает в три горда разной тональности, чем изводит любителей пожрать, кроме того, он их кусает и царапает. Вопрос: что там кусать, если тел нет, у душ одни нервы и сознание.
Во втором круге приговорённые страдают от вечного ветра, вихря и урагана, в восьмом - от огня, а в следующем - от холода, дождя и града.