Могильный смрад Стигийского болота,
Ночная тьма, что и не видно зги,
Грусть такова - жить, мыслить неохота,
Зубцы и башни давят на мозги...
На высшей вдруг зажёгся огонёк,
На дальнем берегу в ответ зажгли.
"Что за сигнал? Мне это невдомёк", -
Спросил я спутника, и он в ответ:
"То Флегий мчит сюда челнок,
Он мною нарисован в Энеиде -
Сжёг храм Дельфийский Аполлона,
За что навечно поселён в Аиде
И перевозит души для Плутона".
Нам Флегий крикнул по прибытии:
"Кто там со мною к вечному притону?"
Ему ответил бард Вергилий:
"Не радуйся, мы только на ту сторону,
Поплыли! Не жалей усилий!"
Когда вошли в ладью просторную,
Два духа веса не имели,
А я едва не утопил безумным весом трёхпудовым!
Средь рыжих волн и чёрных мелей
Тонули, булькали и рвались на поверхность
Гневливые погибших поколений -
Один из них, кого узнал, Филипп Ардженти -
Жестокий негодяй, что серебром ковал коня,
Схватился зА борт наш: "О, пожалейте!
О помогите! Хоть взгляните на меня!"
Я отвечал: "Глядеть-то не на что, ты весь в грязи,
Но прошлой жизни изменить нельзя.
Ты вспомни, скольких гвельфов ты сразил!
А скольких заключил ты в подземелья,
И лично мне немало навредил;
Ты к нашему взываешь милосердью,
Тогда как только Бог нам всем Судья!
Плыви, ныряй до дна ещё усердней!"
Поэт Вергилий обнимал меня
И говорил, что прав я абсолютно:
Пусть тонет он себе, судьбу кляня.
И мы увидели, как в гневе лютом
Обиженные души, как косяк акул
Бьют и грызут Ардженти, окорок тот будто!
"Вот ваш причал!" - челнок наискосок примкнул
Бес Флегий; мы уткнулись в берег.
Гиганты-башни, и оттуда гул;
Гляжу я и глазам своим не верю:
Все бастионы из чистейшего железа,
Багровым всё освещено. Да, дело скверно!
"Что за народ, - спросил я, - в башни влезли?"
"То ангелы когда-то, ныне бесы,
Несёт охрану Дита эта плесень, -
Сказал Вергилий строго, веско. -
Они низвергнуты, обрубки эти - крылья,
И ничего в них от былого блеска;
Лиц больше нет - собачьи рыла,
Хвосты, копыта у народа Дита,
Как слышал ранее - Нечиста Сила,
Что ещё хуже - все бандиты!"
И как бы слов тех в подтвержденье
Раздался крик их: "Подожди ты,
Неумный дух, не наважденье ль?
Кто это тень кладёт на плиты!
Кто за тобой в сопровождении?
Ведь то запретный плод, смотрите:
Плод неуместный здесь - живой!
Вы, новых двое, берегитесь:
Кромешный Ад не двор вам проходной!"
Приказ последовал: Вергилию - явиться,
Живой душе на месте быть, одной.
Легко себе представить, что творилось
В мозгу моём при этом приказаньи -
В Аду наедине остаться ночью, не в столице!
Для гида моего возможно задержанье
Бандитами, хотя бы ненадолго,
Но сколько это по курантам инфернальным?
Достаточно, чтоб умереть от голода
И страха, умереть без покаяния
Или от адского ужаснейшего холода..
Направился к воротам муз избранник,
Но вижу - возвращается обратно:
Исчадья говорить не пожелали.
"И всё ж сломлю чертей развратных;
Уже летит с небес защитник,
Он быстро восстановит наше право,
Такое некогда уж было с ними,
Когда спустился в Ад Христос,
Они ворота перед ним закрыли -
Спаситель их разнёс ударом трости".
Остановившись между восьмой и девятой песней, стоит немного подумать, каково же самим героям, Данте и Вергилию, в Аду. Испытывают ли те же муки, что и грешники? Страдают ли они от адских дождей, снегов, градов и ураганов, или, как в кино, смотрят и только сопереживают? В иллюстрациях Гюстава Доре они спокойны, царственны, в лавровых венках, как полководцы, в свободно развевающихся одеждах, столь неудобных для горных восхождений. Меня энтузиасты потащили в Крыму на Кара-Даг, а я был в тапочках-вьетнамках "ни шагу назад". Как я остался жив, надо только удивляться. Данте совсем забыл про еду. И про жажду. О фляге с водой он ничего не говорит, а в Аду нигде не напьёшься, всё испорченное, адское, не пить же из Стигийского болота! Там одни нечистоты. Правда, с самого начала Алигьери намекнул, что всё это было, может быть, во сне. "Во сне ли, может быть, во бреде"... Лозинский переводит так: "Не помню сам, как я вошёл туда, Настолько сон меня опутал ложью", посмотрим подлинник: "И' нон со бен ридИр ком'и'в' энтрай; Тант' эра рьЕн ди сОнно ин су куэль пУнто" - похоже. Таким образом Данте застраховался от возможных обвинений во лжи, скажем, со стороны церкви.
Конечно, для нас, читателей Божественной Комедии, главное препятствие - отсутствие богословских и мифологических знаний. Когда произошло восстание Люцифера: до сотворения мира или после? Если до, то как же тогда дьявол соблазняет фруктами Еву и Адама, когда он должен быть на дне Ада и вмерзать в озеро Коцит. Может быть, Люцифер и Дьявол - два разных лица? Впрочем, религия не поощряет задумываться над догмами веры, чтобы не впасть в ересь. Именно великие атеисты так и произошли: уж слишком рьяно они сопоставляли и сравнивали. А великие церковники-инквизиторы спорили до смерти, "сколько ангелов может уместиться на кончике иголки". Итак, читаем дальше Божественную Комедию, что же там в девятой песне.