О, этот спор - разве на равных? -
рукописной страницы со странностями времени?..
Итог в нём - один и тот же.
И никто поутру - до сих пор -
в своих надеждах не знает итога.
А Земля закипает, как чайник,
и окутывается облаками.
Розовый лист древесный
сорвался на сквозняке
и полого скользит
к последней траве.
Осень... раскрывается, как память, -
ещё пригревая, но уже не балуя...
и поблескивая зеркальцами воспоминаний.
За ветхой хатёнкой,
давным-давно истлевшей в земле,
но издалека мигнувшей жёлтой свечой,
в вишнёвом садочке с крикливыми скворцами...
В несокрушимой крепости Града
по ступенькам, глухим и сырым,
которые, казалось, с каждым шагом
тут же пропадают позади...
Среди разбегающихся прохожих,
как в тысяче сопоставленных зеркал -
то ли в базарной комнате смеха,
то ли в ярморочном лабиринте,
переломленном на все четыре стороны света...
Сегодня... и снова осенью,
разметённой по сторонам, -
о, этот спор окрылённый...
Не в Голубиной Книге заветов,
но светлым вечером - на пустыре
когда цыганские листья берёзы
мерцают отраженьями красных летних дней.
Я не помнил - ни тогда, ни потом, -
что за грусть и печали?! -
и летел по ночному шоссе
в грузовике, словно в звонкой карете,
на вчерашнее свиданье
в позапрошлый век...
в вираже за исписанный лист.
Да всё кажется мне: вот-вот - и мелькнёт
старый бабушкин дом,
вишнёвый садочек - скворчиный рай
и пятно молока на столе.
Немеет поэзия - и бессильна волшба,
расщепляется перо - и беспомощен стон
за плоским пространством белого листа.
И страницу... время, медленно тлея, сотрёт.
На Земле человечьего праха больше,
чем космической пыли и сладкой пыльцы.
Но и мгновенья неизмеримы!..
Только почему же так много печали
в крутящейся ярмарке памяти?
Даже счастливое румяное яблоко
оборачивается печалью о детстве и о тебе,
протянувшей яблоко в утешение.
И я вспоминаю сейчас,
как из бабушкиного пыхтящего чайника
рождались прекрасные белые облака
и что летним вечером - даже издалека -
слышно, как в ведре звенит молоко,
и как пропадающая позади лестница
всё же выводила наверх - в траву... к берёзам,
а там - на радостях - оставалось немного,
чтобы добежать, успеть и перевести дыхание.
Что ж, пусть назовут это грустью исхода.
О, этот спор -
дуэль между словом и временем,
между памятью и ярморочным пустырём...
Но плывут
облака, и листья, и сны,
и журавлиные клинья, и дни...
даже когда, всхлипнув, оборвалась
музыкально напряжённая нить...
словно в испуге заплакала девочка
над чашкой пролитого молока...