МЭРУ ГОРОДА НОВОРОССИЙСКА,
ВЛАДИМИРУ ИЛЬИЧУ СИНЯГОВСКОМУ,
ОТРЕСТАВРИРОВАВШЕМУ ПАМЯТНИК ЛЕНИНУ,
КОТОРЫЙ НАЧАЛ ПОСЛЕ РЕСТАВРАЦИИ
ГЛАМУРНО БЛЕСТЕТЬ
На Ваш портрет смотрю с любовью
и изнываю от тоски.
Портрет стоит у изголовья.
Скребётся кровь в мои виски.
Я очень искренно желаю,
чтоб Вы мне выдали скорей
(скорей, скорей!!!) – я изнываю! –
хотя бы тыщи две рублей.
Я посылаю Вам сигналы
своею мыслью в тишине;
через секретные каналы
текут, колебляся, оне.
И Вы ворочаетесь липко
в своей постели по ночам.
Змеится скверная улыбка
на мёртвом лике Ильича...
Кошмарный сон! Во тьме приходит
товарищ Ленин и даёт
понять, что что-то происходит,
чего-то Вам не достаёт…
Проснувшись, жадно пьёте воду,
за сердце держитесь рукой.
«Неужто должен я народу?» –
приходит помысел такой.
«Я где-то что-то недоделал,
кому-то что-то недодал…»
Тоска, которой нет предела,
и как бы зреющий провал,
готовый зинуть под ногами
и жадно поглотить в себя.
Дрожаще-хладными руками
края пижамы теребя,
сидите, словно изваянье,
и думы вьются в голове…
А это я Вам шлю желанье –
принять участие в судьбе
моей и выписать мне сумму.
То мысль моя свербит Ваш ум,
и, словно тучу, гонит думу
в него. И это просто doom.
Вы спросите: «А Ленин что же?
С чего он снился?» Дело в том,
что мысль без Ленина не может
лететь в просторе голубом.
Когда мне надобно внедриться
в какой-то мозг, то я качу
своей мыслишки колесницу
до памятника Ильичу.
Он – ретранслятор идеальный:
стоит на площади, блестит.
Он в сущности своей зеркальный –
всё отражает. Мысль летит,
от Ленина набравшись силы
(и даже ночью, в темноте!);
и эта мысль есть просто вилы,
что держит всадник на коне.
Подскакивает он к сознанью
и, вилы в бок ему вонзя,
внедряет в мозг моё желанье,
а вместе с ним – и лик вождя.
И, получается, что словно
сам Ленин душу теребит:
немой, значительный, огромный
и мёртвый – на неё глядит.
Душа тоскует и мятётся;
петлёй сознание вины
вкруг шеи тошнотворно вьётся,
и совесть прёт из глубины.
Час наступает. Разрыхлённый
и приготовленный вполне,
не выспавшийся, утомлённый,
Вы входите в свой кабинет.
А тут и я!.. Ведь я записан
к Вам на приём уже давно.
С лицом томительным и кислым
вползаю; липну, как говно.
«Ну, дайте, – клянчу я, – спаситель,
всего каких-то тыщи две!
Во имя Ленина – примите
участие в моей судьбе!»
И всё! И Вы уже не в силах
мне отказать, ведь Ильича
я помянул, а это – вилы;
и Вы рубаете с плеча:
«Вот две пятьсот! Бери, родимый!»
Я Вам лобзаю пальцы рук,
дрожу от счастия… Незримый
смыкается над нами круг.