Брошусь я в заводь - в долгую память,
стану как губка – лишь бы не наледь,
чтобы в сосуды, в нервах сгустилась,
чтобы корнями во мне укрепилась.
Из семени злака прорвалась из мрака,
из кожи – пусть больно, терпенья довольно.
Сквозь поры, сквозь уши, сквозь зубы и губы,
она чтоб летела в органные трубы.
И кровью питаясь, плющом обвивалась,
росла чтобы память и мной наливалась.
Минуты, часы – как шумящие листья,
события, даты – как грозди, как кисти –
от ветра колышутся, тянутся, рвутся,
и в вечность несутся. Но раны спекутся:
я сам залечу их, чтоб памяти семя
опять народилось сквозь кожу, сквозь время,
сквозь стон приглушенный. Я – умалишенный,
я умерший снова, я вновь воскрешенный:
жгутом на изгибе, на теле – вериги,
чтоб видно, чтоб кровью-чернилами в книги,
чтоб память моя – посиневшие вены –
забыть не дала мне, вросла в мои гены,
из чресел на волю несла мою долю,
а я помогу ей, а я ей позволю,
чтоб соединилась, и вновь воплотилась
чтоб с памятью чьей-то смешалась, сроднилась
в моем повторенье: на миг, на мгновенье,
на годы, века, навсегда – до рожденья
на свет и обратно. Она необъятна –
несёт лишь частичку меня – многократно…
Не образ, не лик, не слова – только память,
чтоб вечно летала, не канула в замять.