МАКСИМ
Был поздний октябрьский вечер, а скорее, ночь. Бесконечный дождь стучал по асфальту и крышам домов, а пронизывающий ветер гонял по дороге, уже потерявшие осенние краски, мокрые листья. Город засыпал, только редкие машины с протяжным воем проносились по проспекту. Светофоры на перекрестках уже давно мигали желтым
светом, и в серых, унылых домах гасли последние окна. Только в одной квартире, на шестом этаже огромной десятиэтажки была полная иллюминация. Здесь собирали в дальнюю дорогу сына. Он уезжал не в лагерь, не в туристическую поездку, не на соревнования, а в далекую, неведомую страну, что на другом конце света, он уезжал в США учиться. Ему и раньше доводилось покидать свой дом, но это было всего на неделю, иногда на две, и даже прошлогодняя поездка в Англию теперь казалась легкой прогулкой на край Европы. Правда, это путешествие в Лондон засело в памяти всей семьи, как заноза и саднила незаживающей раной. Нет, не сама поездка, а то, что предшествовало ей. А случилось такое, что и в страшном сне, казалось, не могло случиться…
Максим, а сына звали именно так, учился в одной из лучших школ города, с символичным номером один и учился очень прилично, бывали, конечно эксцессы с учителями, но ничего существенного, обычные рабочие моменты. Ученики в его классе да и вообще в школе были в основном детьми достаточно обеспеченных родителей, так уж сложилось за многие годы существования школы. Особо выделялись спецклассники,
учащиеся специализированных классов с углубленным изучением английского языка.
Они и одевались прилично, даже изысканно и вели себя иначе, чем остальные, в общем, во всём чувствовалось воспитание и финансовая независимость их родителей, что в начале девяностых годов ХХ века было особенно отчетливо видно среди бесчисленного отряда детей из малообеспеченных семей. Расслоение произошло быстро и, казалось, безвозвратно. Максим к своему внешнему виду относился весьма прохладно и заставить его надеть что-то новое было бесполезной тратой времени и сил. Но по стечению обстоятельств родители его даже в это тяжелое время сумели остаться на плаву и принадлежали к прослойке, пусть не «новых русских», но по материальному состоянию близких к ним, а поэтому, отец часто слышал от других, что сын у него ходит, как «шарамыга», будто одеть ему нечего, хоть родители и ездят на двух машинах.
Вот и пришлось им вплотную заняться гардеробом сына, но учитывая, что в магазинах, наследием развитого социализма, зияли пустые полки, одевать Максима пришлось на «барахолке» - русском Клондайке. Это было сделать не трудно, с рук можно было купить всё и даже чуть-чуть больше. Вот и одели мужика с иголочки. Он бы, наверное, упирался,
как обычно, но предстояла поездка в Англию, а туда, как понятно, голым не отправишься.
И, раз уж, сына приодели, родителям хотелось, чтобы он хоть иногда ходил в школу в нормальном виде, а не в привычном для него демократическом одеянии. Труда это стоило им большого, но в один «прекрасный» день Максим облачился в новые фирменные кроссовки, слаксы, ужасно модную ветровку с красивой надписью «Оклахома» и во что-то еще, тоже новое и изрядно дорогое. Довершили этот ансамбль новые электронные часы «Ситизен» со всеми наворотами, говоря языком современной молодежи, и серебряная, с инкрустацией сапфирами, цепочка, на которой особенно выделялся аккуратный серебряный крестик, украшенный теми же сапфирами (подарок отца, привезенный из Индии и сделанный там, на заказ) Вот таким «дэнди», нахлобучив для полной картины на голову новую классную бейсболку, Максим и пошел в школу…
Не знаю, какое впечатление на одноклассников произвел его новый «прикид», но на улице на него обращали внимание. После школы он пошел домой с другом, который жил на проспекте Ленина в двух шагах от самого центра города, но задержался возле газетного киоска, где обычно смотрел не появились ли новые марки, его маленькое хобби.
«Чувак, дело есть, поможешь?» - обратился к нему ничем не примечательный подросток примерно одних с Максимом лет.
«А что нужно?» - ответил тот, не оборачиваясь.
«Понимаешь, у меня тут подруга живет, а с предками ее я в контрах, скажут, что нет дома, а я знаю, что она пришла. Зайди, позови ее, тебе откроют, зуб даю»
«Ладно»- ответил Максим и отправился во двор к указанному подъеду.
Когда он начал подниматься на третий этаж, его спутник остановился и сказал:
«Всё, я здесь подожду, а то засекут, скажешь Аленке, что Витек ждет, ОК?»
«ОК» - и Максим поднялся еще на один пролет лестницы.
Дальше ему преградили дорогу двое, коротко стриженных, довольно неприятного вида, в грязных джинсах и кожаных куртках. Один из них, рыжий с удивительно колючими глазами, подставил ко лбу Максима, что-то холодное и сквозь зубы произнес: «Давай быстро распрягайся, книжки на пол, шмотки - в сумку и не вякай, пристрелю»
* * *
Присвоение Детскому дому №96 гордого названия Специализированный интернат, никаких особых изменений в жизнь его обитателей не внесло, как, в прочем, и в сам его облик. Те же облупившиеся стены, та же протекающая весной и осенью крыша, те же ободранные полы, те же, не крашенные много лет, окна и двери.
Единственным достоинством этого заведения было его место нахождения. А место и, правда, славилось своей уникальностью. Сосновый бор, маленькая речка с живописными берегами и воздух… Ради одного только воздуха, можно было бросить свою городскую квартиру и поселиться в этом райском уголке, где по утрам всё просыпалось от птичьего хора, который умолкал только, когда последние лучи заходящего солнца утомленно прятались в вечерних облаках. Но эта разноголосица девственного леса не раздражала, а даже в чем-то умиротворяла.
С рассветом и в интернате просыпалась его маленькая скучная жизнь. Описывать все прелести этого места не представляется возможным и не вызывает особого интереса.
Только народ здесь был собран разный, и наряду с полными сиротами, за которых государство «несло ответственность и прилагало все свои немыслимые силы, по их воспитанию», в интернате была еще и большая группа детей, родители которых в силу своего аморального облика жизни были лишены родительских прав. И если дети, не знавшие в жизни ничего кроме этих стен, были как-то организованы и старались выполнять несложные правила интерната, то «пришлые» делали всё с точностью, до наоборот. Они принесли во внешне спокойную жизнь, постоянный раздор и сумятицу.
Нет, идеального заведения не существовало, но определенный порядок в нем соблюдался, пока атмосфера не была отравлена новой волной воспитанников с «беспредельной» воли. Интернат начал насаждаться законами «зоны» и армии, что в последнее время было уже почти одно и то же. Здесь процветала бурно и практически безнаказанно дедовщина во всех ее самых мерзких проявлениях. Старшие, пришедшие в основном из неблагополучных семей, где пьянство и даже наркотики были простой обыденностью жизни, полностью подчинили себе младших, что вполне устраивало руководство, потому что создавало полный мираж дисциплины. И менять что-то было бы себе дороже. А подростки, которые понимали, что дальше интерната их не сошлют, если они не преступят закон, творили всё, что хотели, но что в рамки этого самого закона вписывалось. Наказаний они не боялись, да и действительно, чем их могли наказать? Лишить сладкого? Так его тут, отродясь, никто толком не помнил, за исключением, конечно, руководства. Лишить прогулки? Это тоже было не реально, ведь за каждым не уследишь, да и проще, когда главные возмутители спокойствия не трутся на территории, а уходят погулять, при чем, круг их деятельности за воротами интерната никого не волновал и не интересовал. Раз жалоб из милиции не поступало, значит, ничего страшного их питомцы в городе не творили. Поэтому, учебой себя они особо не утруждали, просто посещали уроки, чтобы к ним не возникало лишних вопросов, но сразу после окончания занятий и, мягко говоря, скромного обеда, отправлялись в город, где болтались до самого вечера, а порой, и не ночевали совсем. Искать их никому и в голову не приходило, потому что они всегда, рано, или поздно возвращались. «Шишку» среди этой братии, как говорили в их среде, держал подросток пятнадцати лет, рыжий от рождения, и довольно крепкий на вид. Правда кличку «рыжий» он пресёк сразу по прибытии в интернат, путем своих кулаков, втолковав особо непонятливым, что обращаться к нему можно и нужно только по имени и отчеству, то есть Леонид Викторович, а для приближенных он просто Чирик. Таких приближенных у него было трое, готовых идти за ним куда угодно и на что угодно, заглядывавших ему буквально в рот и считавших своего вожака непререкаемым авторитетом. Приручить мальчишек, ничего не видевших и не знавших в жизни большого труда для него не составило. Причем, он и подкармливал свою маленькую, вечно голодную армию, ведь, питание в интернате было довольно скудным, а усугубляло это, желание персонала жить и питаться лучше, чем было предписано штатным расписанием.
Короче говоря, классическое «воруют» относилось к данной ячейке нового, нарождающегося в стране капиталистического общества, в полной мере.
Поэтому и Чирик со своей компанией был убежден, что им по праву было положено больше, чем они в этой жизни имели. Только своим, не по возрасту взрослым и изворотливым умом, он понимал, что до прямого воровства опускаться не стоило, можно «загреметь», а попасть в колонию для несовершеннолетних, в его планы не входило.
При этом, сладко есть хотелось, а возможностей для этого в городе было, сколько угодно. Ну, что стоило ему со своими «подельниками» в безлюдном месте остановить какого-нибудь мальчишку, прилично одетого и явно имевшего при себе, пусть не большие, но деньги, часы, дорогую авторучку и другие мелочи. Припугнув такого, не представляло сложности за пару минут поправить свое материальное положение. И Чирик не гнушался таким видом заработка. За свои пятнадцать лет он видел дома мало хорошего: отец, особенно с наступлением новых времен, беспробудно пил, мать в этом составляла ему компанию, поэтому, в доме редко водилась нормальная еда. Предоставленный самому себе, Чирик болтался по городу, чтобы меньше бывать в компании отцовских алкашей (получать затрещины от пьяного родителя ему совсем не хотелось). Он подворовывал, где мог, чтобы как-то насытить вечно голодный желудок, пока не попал в поле зрения участкового, что закончилось для него интернатом, а для его «предков» лишением родительских прав. Но в интернате Чирик быстро сориентировался, уразумев, что и там жить было можно, если приложить к этому минимум мозгов и максимум силы, а этим он от природы обделен не был.
Особенно плохо обитателям интерната становилось с приходом холодов. Тогда, почему-то, и есть хотелось больше и тепла явно не хватало, а по городу ходили их сверстники, которым подобные проблемы и не снились, которым и в голову не могло придти, что кому-то живется совсем не так сладко, как им. Всё в их жизни складывалось прекрасно, и новые времена на обычный, сложившийся годами, распорядок их существования, никак не влияли.
Вот таким обычным октябрьским днем Чирик вышел на свой, уже обычный промысел.
Только в своем районе делать им было нечего, здесь встретить какого-нибудь богатенького Буратино было маловероятно, да и лишний раз мозолить глаза местной милиции, тоже резона не было. То ли, дело, центр города! Там жизнь кипела и было, мягко говоря, на кого глаз положить, что и не удивительно, ведь даже в масштабе страны уровень жизни в центре, особенно в Москве, значительно отличался в лучшую сторону от окраин. Вот и выбрали Чирик и компания себе место охоты прямо во дворах, примыкавших к проспекту Ленина сразу напротив Алого поля и Дворца пионеров, в двух шагах от центральной площади. Здесь среди толпы пешеходов и затеряться было легче, и незамеченным остаться проще.
Объект будущего «дохода» возник, как по заказу: невысокий, довольно щуплый, явно из обеспеченной семьи (как Рыжий ненавидел чистеньких и сытых), упакованный по высшему разряду.
«Примерно на лимон потянет, только по скромным прикидкам» - показал Чирик пацана, стоящего у газетного киоска.
Ну, лимон (новое, из давно забытого старого, название миллиона), не лимон, а одет мальчик был вполне достойно: явно, новые брюки, с иголочки ветровка, на руке приличные, даже очень, часы, дорогие кроссовки и прочее.
«Мелкий, позовешь его в подъезд, сам придумай как, а мы там вас встретим, усек?» - скороговоркой процедил сквозь зубы Чирик и нырнул с двумя своими помощниками в арку большого сталинского дома…
«Всё будет ништяк!» - сказал, как отрубил, тот, кого назвали Мелкий, и поспешил к киоску.
«Чувак, дело есть, поможешь?» - со смущенной улыбкой обратился он, к стоявшему и с явным интересом рассматривавшему, выставленные за стеклом марки, подростку…
* * *
Максим понял, что угрожают ему пистолетом, а каким, настоящим, или модным тогда, газовым, разбираться не приходилось. Он, было, хотел рвануть вниз, но навстречу ему с ехидной ухмылкой надвигался его уличный знакомый с ножом и кто-то рядом с ним, но в темноте подъезда было не разобрать. Путь к отступлению был отрезан, сопротивляться было тоже бесполезно: одному против четырех, да еще мальчишке, никогда раньше серьезно не дравшемуся, было просто самоубийством. Максим не чувствовал страха, скорее какое-то оцепенение и молча снял ветровку…
«Всё, всё снимай: и штаны, и футболку, и кросочи. О, котлы! Супер! Япония! Снимай!» - сквозь зубы, словно не хотя, цедил рыжий и глаза его, как два шила, пронзали Максима насквозь. По спине пробежал холодок и он почувствовал, как пот струится по его лицу, шее, по всему телу, словно он отпахал целую тренировку и взмок по-настоящему от удовлетворения и приятной усталости. Только, нахлынувшая вдруг на него усталость, дарила совсем другие, какие-то мерзкие ощущения…
Последнее, что он помнил, это, как все тот же рыжий, не опуская пистолета, сорвал с него цепочку с крестиком. Максиму было жаль не вещь, которую у него отобрали, его душила обида за то, что папин подарок исчез в этих грязных ненасытных лапах и больше он его никогда не увидит…
Потом всё стихло, Максим стоял в подъезде чужого дома почти голый, босиком, а на грязном холодном полу валялись его тетради и учебники. Там же в углу он заметил драные туфли, брошенные грабителями. Ему ничего не оставалось, как обуться в эти ужасные, грязные и пропахшие чужим потом башмаки, собрать свои нехитрые пожитки и побежать в этом, явно не презентабельном виде в соседний подъезд, где жил его одноклассник. Обида на всё и презрение к себе вместе с градом слез душили его, и нервный озноб тряс, как в лихорадке. А еще его переполняла внезапно нахлынувшая ненависть к этому городу, к этой стране, где нормального человека среди бела дня
в центре города могут раздеть до нитки.
Домой Максим пришел поздно вечером, предварительно позвонив, но ничего не сказав о случившемся, а родителей даже не насторожил этот звонок, потому что думать о плохом, всегда считалось – накликать беду. А прийти раньше он не мог, ведь дома никого не было, а ключи остались у бандитов. Что было потом, описывать не стоит: были слезы матери, были звонки в милицию и прочее. После чего, когда сын помылся и переоделся (друг одел его, во что нашлось), они поехали в районное отделение милиции и подали заявление. Но грабителей не нашли, а скорее всего и не искали… Вот, такие события произошли всего год назад, таким же октябрьским днем.
И всё бы ничего, но за оставшиеся до поездки дни надо было упаковать Максима заново, а это, как уже сказано выше, делом было нелегким и побегать пришлось изрядно. Правда, впечатления от Англии у него остались самые яркие и мечта, учиться за границей, раньше посещавшая его изредка, стала более отчетливой, более осязаемой.
Мама доглаживала последние вещи в дорогу, отец заканчивал паковать чемоданы, и даже эрдельтерьер Олби, любимец всей семьи, не путался, как обычно под ногами, а залез под кресло-кровать своего хозяина и с тоской и, свойственным только ему любопытством, тихо наблюдал за происходящим. А Максим, переполненный вдохновением предстоящего полета, бродил по комнатам, словно прощаясь с родными
стенами, и постоянно пытался шутить. Этим он, наверное, старался скрыть свое волнение, ведь уезжать из родного дома неведомо куда, ой как не просто, даже немного страшно.
«Ладно, всё… спать, завтра не поднимемся, Максим, хватит будоражить собаку.
«Ну, пап, еще немножечко, мы же с Олбунькой долго не увидимся. Олбик, ты
будешь скучать? Будешь, конечно, будешь!»
Наконец все угомонились, и отец ушел на кухню выпить чаю и покурить. Он сам переживал не меньше остальных, но старался не показывать виду. Предстоящая поездка сына в штаты далась ему тоже не легко. Приличных денег стоило только получить информацию о дне и месте собеседования с претендентами на учебу в США. Об этой программе он узнал совершенно случайно и проделал немыслимую работу по поиску всей остальной информации. Максим всего год учился в спецклассе и английский знал
слабенько, но это, если сильно преувеличить, а проще говоря, он языка практически не знал. Нашли репетитора, с которым он занимался по три раза в неделю, чтобы хоть как-то увеличить запас слов и натаскать его на диалоги, ведь на собеседовании предстояло говорить с профессором филологии Томасом Уотсом (руководителем этой программы, лично набиравшим студентов) с глазу на глаз, и что он будет спрашивать, одному Богу было известно. Но час «Ч» пробил и отец с сыном отправились на тестирование, как на Голгофу.
Отобрать предстояло тридцать человек из почти двухсот. Макса вызвали где-то в третей десятке, у них с отцом даже сомнение возникло, вызовут ли… Вошли вместе, Максим сел напротив профессора, который улыбаясь стал рассказывать ему о преимуществах учебы в США и всех прелестях жизни в американских богатых домах, что в последствии вылилось в проживание в довольно бедной многодетной семье, в маленьком доме и прочие неудобства, но об этом потом. А пока профессор после длинной тирады стал задавать Максиму вопросы, на которые тот или однозначно отвечал «Да» или молча смотрел на профессора удивительно умным взглядом и многозначительно кивал головой.
После непродолжительного «диалога», мистер Уотс с удовольствием пожал руку Максиму, потом его отцу и заметил для всех присутствовавших в комнате, как приятно беседовать с таким способным молодым человеком, понимающим его с полуслова.
После чего пожелал удачи и обещал, что приглашение из семьи не заставит себя долго ждать.
«Ты и правда его хорошо понимал?» - удивленно спросил отец, когда они садились в машину.
«Угу… пошутил. Да я вообще почти ничего не понял. Просто смотрел на него слушал и по интонации определял что сказать, Да или Нет. И вообще, думал, что он меня сразу отправит домой»
«Не фига себе! Значит ты ему просто понравился. Что ж, повезло, должно же и нам иногда везти…»
А им действительно повезло, из выбранных тридцати человек, приглашение получили только четверо и Максим в их числе. Вот уж чудо, так чудо.
В глубине души родители надеялись на то, что в последний момент всё сорвется и поездка не состоится, но когда почтальон принес долгожданный вызов, их радости не было предела. Все страхи ушли на второй план, а сердца переполняла гордость за своего ребенка. Им вообще было, чем гордиться: дочь Виктория с серебряной медалью закончила школу и легко, с первой попытки, поступила в университет, где училась блестяще, на одни пятерки, находя при этом время быть бессменным старостой группы, а теперь вот и сын сделал первый, но уверенный шаг в будущее…
«Пап, ты что здесь до утра будешь курить? Иди уже, ложись…» - Максим стоял в дверях с полузакрытыми глазами, словно спал на ходу.
«Всё, гашу сигарету, иди спать, завтра трудный день, спокойной ночи, сынище!»
Но вслед за сыном на кухню пришла жена и они не ложились, проговорив до самого утра и выпив несчетное количество чашек кофе, Когда они пошли, в последний раз перед долгой разлукой, будить сына, на столе кроме чашек возвышалась пепельница с горой окурков, результатом их ночного бдения…