в этом доме они проживали давно,
их весёлость своей простотой подкупала,
я к ним осенью в гости случайно попала
и мне было, как в доме родимом, тепло.
он художником был, а она – лишь швеёй,
ничего в них особенно не выдавалось,
но пришла только к ним – лучезарная старость,
я подобной четы не найду ни одной.
вечерами он свой выводил натюрморт.
перепачканный весь ацетоном и маслом,
он дитём неразумным немного казался,
но был искренне рад и был искренне горд,
потому как она всё умела принять,
беззаветно прощать ему удаль и шалость,
понимала – в их годы немного осталось,
берегла то, что в силах была удержать!
а когда утомляло его полотно,
он, устало рукой поправляя седины,
выходил на веранду, где листья рябины
на пригнувшихся ветках просились в окно.
и была удивительно нежной пора,
беспокойное осени к ночи волненье
исправляли беседы и тихое пенье,
что протяжной волной заводила она.
наблюдая гармонию эту и я
почему-то стремилась запомнить куплеты,
в них слились воедино – дымок сигареты
и мелодия счастья, мотивом пьяня.
вспоминая сегодня об этом, грущу.
не осталось в живых их обоих, уж нету
этой осени… дома… веранды… и света –
всех нехитрых вещей, что так грели меня.
как случилось, что время уходит наспЕх?
несказанно обидно за этих, немногих,
у кого и кончина стоит у порога,
и звенит беззаботный за стенкою смех.
непременно должны проживать лет до ста
те, кому удалось безвозмездно оставить
на земле благородство души и избавить
этот мир хоть на чуточку больше от зла.