ЖЕНЬКА
Новая школа была одной из лучших в городе, если не самой лучшей. Ежегодно из стен школы №1 им Энгельса с преподаванием ряда предметов на английском языке, выходило по 20-25 медалистов, а процент выпускников, поступавших во всевозможные ВУЗы, приближался к абсолютному максимуму.
Утопающая в зелени, ничем не примечательная с виду, школа, как магнит, притягивала к себе лучших учеников со всего города. Почему лучших? Потому что обычному школьнику поступить учиться в ее стены было практически невозможно: здесь строго охраняли престиж и случайные люди здесь были просто недопустимы. Женька диву давался, как его, не обладающего выдающимися способностями, допустили в это царство «вундеркиндов».
Правда, добираться до нее ему приходилось на троллейбусе в постоянной утренней давке, но пешком три остановки, не позволяло время, да и погода не всегда баловала.
С учебой проблем не возникло, учился Женька, как ни странно, вполне пристойно, но английский язык был для него тайной за семью замками. Его одноклассники постигали премудрости языка уже второй год, а он кроме нескольких уроков с Абрамычем, имел об «английском» очень смутное представление и, сидя на занятиях, только смотрел по сторонам, ни слова не понимая из того, что говорила учительница. Поэтому для него и еще нескольких таких же новичков были устроены дополнительные, ускоренные курсы. Это было не зря, и после трех месяцев интенсивных занятий, Женька уже вполне сносно читал, отвечал на вопросы, а главное, не так отличался от одноклассников, как в первые дни. Даже став взрослым, он всегда с трепетом вспоминал, а в прочем, никогда и не забывал свою первую и единственную учительницу английского языка, Веру Ивановну. Только благодаря ее кропотливой работе и душевному отношению, уроки английского языка стали для Женьки самыми важными и любимыми. А Вера Ивановна навсегда осталась для него не просто преподавателем, но и другом, с которым можно поговорить обо всем.
Была еще классная руководительница, Людмила Александровна, строгая, пожилая женщина, залуженный учитель СССР, отличник народного образования и просто хороший человек. Надо заметить, что всех своих регалий она заслуживала, Женька относился к ней с должным уважением и вниманием, но Вера Ивановна была, все таки, ближе, или душа к ней у Женьки лежала больше, но если бы ему пришлось выбирать кого-то одного из них, он бы без колебаний отдал предпочтение «англичанке».
В классе отношения складывались не так гладко, как хотелось бы: сначала Женьку просто не замечали, и он на переменах слонялся по коридору, как неприкаянный, потом стали задирать, непонятно за что, а закончилось все «физической акцией», как теперь принято говорить в печати. Женька не знал тогда, что не он первый и не он последний, кого таким своеобразным образом проверяли на «вшивость», но от кого-то узнал, что против него что-то замышляется после уроков. На всякий случай, он не пошел в этот день в школу, сославшись на плохое самочувствие, а бабушку убеждать в чем-то было не надо, она тут же стала Женьку отпаивать чаем с малиной, и к утру следующего дня он был «здоров».
После уроков Женька обреченно побрел домой, но перед входом во двор, через который лежал кратчайший путь к троллейбусной остановке, пожилая женщина, окликнув его, предупредила: «Сынок, это не тебя там ребятки поджидают за углом, их много, смотри…»
Ну, что Женьке оставалось делать в этой ситуации, единственно верным решением было круто изменить маршрут и пойти в противоположную сторону к другой остановке, пусть до нее было и далековато, зато он мог избежать нежелательной встречи с враждебно настроенными одноклассниками. Проезжая мимо, он видел, как они, стоя за углом, постоянно его выглядывали и уже теряли терпение. Но, как известно, Бог троицу любит, и следующий день, не смотря ни на что, настал. Уроки пробежали быстро, Женьку не вызывали к доске, только по «английскому» он получил дежурную четверку. По «английскому» вообще спрашивали каждый день, потому что в группах было всего по десять человек, и нескольких минут для опроса всегда хватало, в прочем, это совсем не тяготило. Короче говоря, с мыслью: будь, что будет, Женька вышел из школы и, не задумываясь, пошел навстречу опасности, прямо через двор к остановке. Но во дворе было пусто. «Слава Богу, пронесло» - подумал он, и в ту же минуту из всех подъездов одновременно выскочили ему навстречу пацаны. Одни преградили дорогу, другие встали по сторонам и сзади. «Интересно, как будут бить?» - пронеслось в Женькиной голове, и тут же Сашка Долгов толкнул его в грудь на, подсевшего уже сзади под Женькины колени, Юрку Никольского. Перевалившись через него, Женька упал на кучу песка, припорошенного утренним снегом. Несколько человек навалилось сверху, но не учли «террористы», а скорее просто не знали, что при довольно слабых еще руках, ноги начинающего хоккеиста успели от ежедневной конькобежной подготовки и работы с тяжестями в спортивном зале, налиться недюжинной силой. Поэтому Женьке ничего не стоило, задрав ноги, как двумя рычагами, отбросить в стороны сразу двоих нападавших. И, если его самого повалили на песок, то после его отпора двое оказались на грязной, еще не подстывшей земле. Все в этот миг, словно опешили, и Женьке ничего не стоило подняться, отряхнуться и беспрепятственно продолжить путь к остановке, а мальчишки
стояли сзади и о чем-то спорили, правда это уже было не важно, победа была одержана, а может вовсе и не победа, а так, маленький экзамен. О случившемся Женька, конечно, никому не сказал, а едва успев перекусить, умчался на тренировку. В этом у него была как раз основная проблема: после школы надо было мчаться на стадион, там в течение двух часов, а иногда и дольше, выкладываться на всю катушку, причем в любую погоду, потом, едва волоча от усталости ноги, добираться домой и садиться за уроки. Он катастрофически не высыпался, но мысли о том, чтобы бросить хоккей, ему даже в голову не приходило.
На утро в классе никто даже виду не подал, что накануне состоялась операция «противожень-шень», так они ее назвали, только известно это стало позже. А день прошел вполне обыденно. Особого изменения в отношении к себе Женька не заметил, его просто снова не замечали, как потом выяснилось, выжидали, нашестерит новенький на всех, или нет. Так минула неделя, а в понедельник утром все пацаны встретили его у школы, но никакой агрессии в их поведении не было.
«Жека, ты на нас зла не держи, мы всех проверяем. Но зато теперь знаем точно, что ты наш, не продашь и не сбежишь. Ну, что, мир?» - и все протянули к нему руки. Женька с удовольствием пожал каждую, причем так, чтобы чувствовалась, прибывающая к нему с каждым днем, сила. На этом школьные проблемы, раз и, как казалось, навсегда закончились и так, собственно, было почти до последнего звонка.
И на стадионе все складывалось, как нельзя лучше: Женька окончательно закрепился в составе, получил форму с постоянным номером и право на получение комплекта клюшек для дальнейшей их обработки под себя, это только кажется, что клюшки у всех одинаковые, на самом деле они очень индивидуальны и никто, кроме тебя самого не подгонит угол и ширину крюка, его изгиб и длину самой клюшки. Вот в один, не сказать, что прекрасный, день Женька, взвалил на спину сумку со всей амуницией, привязал к ней вязанку из пяти клюшек, взял шестую в руки и отправился домой, чтобы за выходной прострогать и отшкурить всё это богатство. Да-да, именно богатство, потому что в магазине хорошую клюшку нельзя было купить ни за какие деньги. Был час пик, народ валом возвращался с работы, и с таким габаритным грузом о троллейбусе можно было и не мечтать. И, хотя до дома было далековато, и дорога проходила под железнодорожным мостом, очерчивающим границу между Тракторозаводским и Центральным районами, деваться было некуда, и Женька, легкой, все убыстряющейся походкой зашагал вперед по проспекту.
Тем, кого никогда не били, трудно будет понять его ощущения в ту минуту, когда под мостом (а этого и следовало ожидать, не случайно район считался неблагополучным) дорогу ему перекрыла ватага подростков, человек из пятнадцати, не меньше, с явно не
благожелательными намерениями. А Женьку во дворе своего дома били, часто били, били ни за что, как ему самому казалось. Его били за то, что он был не такой, как все: одет лучше других, хоть и не намного. Его били за то, что родители его были не из рабочих, за то, что учился не, как все, а в другой школе, били за то, что бабушка беспрестанно вмешивалась в его дворовые разборки, в общем, его били всегда, со злостью и остервенением. И пока старшие испытывали удовольствие от унижения над Армяном, те, что были помладше, смеялись, наблюдая, как он скорчившись от боли, глотая слезы извивался на траве, или на снегу. Особенно изощрялся Рыжий, Витька из второго подъезда. Он бил с особой жестокостью, словно хотел выместить на Женьке всю свою обиду и горечь за не совсем благополучную жизнь. Родители у Рыжего пили, как, в прочем, многие в то время. Пили, особенно отец, и Витька часто попадался под его горячую руку. Причем доставалось и матери, которую часто видели во дворе с синяками.
Поэтому, Рыжий старался приходить домой, когда отец, после обильного возлияния, успевал угомониться и засыпал там, где его заставала «усталость». Может быть, оттого Витька и ненавидел Армяна, всегда чистенького, сытого (бабушка всегда, при всех его звала из окна обедать), послушного, довольно симпатичного, которого, в отличие от самого Витьки, не сторонились девчонки и охотно звали поиграть с ними вместе, или просто поболтать вечером на скамейке. Вот, за все, за это Рыжий и бил ни в чем неповинного Армяна. Он старался унизить его, заставить просить пощады, или, хотя бы, обратить в бегство, к мамочке, или бабушке, чтобы нашестерить на обидчиков.
Но никогда Женька не позволял себе убежать и, чего хуже, пожаловаться. Он терпел, надеясь на то, что рано, или поздно, его примет эта разъяренная «толпа» и он станет среди них своим. Он принимал все, как должное, но злость в нем никогда не перерастала в ненависть. Наоборот, всегда старался быть среди этих пацанов, играл с ними в любые игры. Его ставили, как самого непригодного для футбола, в ворота, и он стоял, причем у него это совсем неплохо получалось, он играл в хоккей со старшими ребятами и каждый день доказывал всем, что может и умеет многое. А в хоккее он и, правда, был, порой, на голову выше остальных: и быстрее, и техничнее и соображал на ходу, сказывались ежедневные, изнурительные тренировки. Так день за днем, как говорится, падая и вставая, он рос в глазах дворовой «шпаны» и по крупицам собирал свой маленький, мальчишеский авторитет. Он даже перестал бояться, а «дворовые» всё больше и больше проникались к нему, ну если еще не уважением, то какой-то симпатией, за его непонятное терпение и страстное желание быть «своим среди чужих».
Женька оказался перед враждебной толпой, и отступать было поздно, да и некуда. Обида и злость переполняли его учащенно бившееся сердце. Обида за то, что один и бессилен против этой «шоблы» и злость на себя самого, такого беспомощного в трудный момент.
Но иногда обида и злость могут стать надежными спутниками: не опуская сумку на землю, Женька бросился вперед, размахивая наотмашь клюшкой ( однажды они с отцом были на русском хоккее и видели, как игроки, широко размахнувшись, били с плеча по маленькому оранжевому мячу) с бешеным воплем раненного зверя: «Убью, сволочи!
Только троньте, убью…» При этом он не прекращал размахивать клюшкой, ставшей в этот миг, его оружием в схватке с врагом, и вклинился в толпу, которая, как-то неуверенно стала расступаться. Женька только краем уха услышал: «Да пошел он на хрен, псих, его в дурдом надо!» А когда оглянулся, а оглянулся он не сразу, то увидел толпу, удаляющуюся в противоположную от него сторону. Он скинул сумку, плюхнулся на нее и, тяжело дыша, вытер шапкой мокрое, не то от снега, не то от пота, не то от слез, лицо.
В душе Женьки было какое-то двоякое чувство: и удовлетворения, и разочарования одновременно, но злость и обида вдруг улетучились, так же внезапно, как нахлынули. Он даже почувствовал себя немножко взрослым. Взвалив сумку и клюшки на спину, Женька, не спеша, двинулся в сторону дома, а в висках, как прежде, когда его били во дворе, стучало: «Смог, смог, смог…»