Мне давно ни о чем не стучат поезда.
Я живу у вокзала, здесь свет, и тепло, и вода.
Только в ночь за окном завывает безродная псина.
Обустроенный быт никому не наделал стыда.
А что я гладкошерстной не стала, так это беда
Всех прирученных с помощью рейнского и никотина.
Зайчик солнечный целится в шрам на виске.
Продержаться б дней сто на одном кипятке,
И, не делая миру вреда, утопиться в сортире.
Даже птицы поют на чужом неродном языке.
А что я? Я сжимаю горсть мелочи в правой руке
И владею всем миром.
Здесь не в моде бессонница и не в цене эпатаж.
Здесь надежно подлечат любую вселенскую блажь,
А для самых горластых есть клок хирургической ваты.
Пребывание в жизни – не срок, принудительный стаж.
Но как хочется к черту с балкона и на абордаж,
Гутен Таг, сорок пятый.
Здесь вчерашний философ размяк, разжирел и притих.
Добродушие квёлых бессрочно открытых пивных
Манит сытым теплом и угодливо сладким «извольте».
А когда в переулке за домом получишь под дых -
Даже стены вокруг полиняют в глухих и немых,
И тогда уж – увольте.
Возвращаться? А родина что? Как всегда голодна:
Пожирает своих недоношенных чад, с бодуна
Не успевших сменить соль на кокс или перец на порох.
Мне бы колкостей на две горсти по карманам сгрести,
Наскрести, да, родная, тебя досытА угостить.
Только нечем порадовать, спит перекормленный молох.