Ни во что уже больше не верь, ни в один постулат,
Здравый смысл был надолго природой откомандирован,
Если двадцать четыре на семь видишь пепельный март -
Нафталином покрытую ветошь в углу гардероба.
Выходя из парадного в драповом черном пальто,
Достигаешь метро в далматиновой тающей шкуре;
Надрывается ветер в телах водостоков-валторн,
Отражаясь зеркально в продрогшей помятой фигуре.
Снего-дождь полирует до блеска, до рези в глазах
Грязно-белый скелет каблуками затоптанной зебры.
Светофорную гроздь покачает электролоза,
И провалится площади нос переходом подземным.
Над медузой зонта протащил монорельсный вагон
Машинист-алкоголик в начищенных ваксою ботах;
В кутеже предпасхальном внезапно уверовал он:
Похмеляясь кагором, отметил страстную субботу.
Только мне все противно: и чистый, и грязный четверг,
И что в улицы выброшен запахом душащий ладан;
Я – прохожая тень, и погибший во мне человек
Не подступит вовек к буйным кущам эдемского сада.
Так ползут вдоль шоссе дух и плоть, меж собою вразрез,
А над ними закат – опошленный поэтом придаток.
И все кажется мне, над сугробом качается крест:
Три доски.
Два цветка.
Я в анфас.
И вчерашняя дата.