Ауф-бауф-ё-маё…Пруха-заваруха…
Снова, что ли шептануть на свободно ухо?
Изнемог, похоже, ты без словесна бреха?
Знамо дело – чудаку юмор не помеха.
Да… Изрядно ты достал, ублажил Корнила,
Я по молодости тож не жалел чернила.
На бумаге - что в пруду лилии-кувшинки:
Расцветает мыслей блуд в чудные картинки.
А картинок всяких я намарал немало.
Уж чего там пятаков – юмора хватало.
В жизнь внимательней смотреть – всюду смехотища.
Над любой, сказать, бедой – ржи от животища.
Бед, понятно, завсегда короба набиты.
Вот я с детства и познал «бабкино корыто».
Пушкин Саша для меня – идеал доныне.
Я писал и под него – (может кто и вынет).
Ладно. Чёй-то я себя токмо восхваляю.
Дураку же всё одно, кто его валяет.
Коль писать про Дурака – весь сюжет избился.
Помню, я уже писал, как Иван женился.
Чё там, как там – темнота. Разойтись собрался.
И, понятно же, предлог для того сыскался:
Мол, дурища вся, как есть, Манька набитая.
Токмо то мол и могёт, что от ласки тает.
С дуры, знамо, чё возьмешь, коль не угодила?!
Ванька – сам-от, ё-маё, тот еще чудила.
Самогонки взял бутыль, хлеба да морковки
И – наладил к Лешаку (Помнишь про хрычовку?)
Э, похоже, подзабыл? – Бабушка-Ягуша,
Что давала Лешаку членоставу кушать.
Дед, как я уже писал, стал дееспособным,
И присватался к Яге (Этак-то удобно!).
Ни в лесу тебе блудить, ни русалок лапать.
Бабка кормит и поит (Только спать да хряпать).
Я надеюсь, мой язык ты не осуждаешь,
Ибо в сказках – завсегда время упреждаешь.
В общем: вечер на дворе, гадкая погода.
Ванька пьяный у дверей – топчется у входа.
Из кармана бутыля горлышко маячит
И - морковка (Как-никак, это закусь, значит!)
Но не ведал Дурачок, что ему не время.
Энтот час курил Лешак конопляно семя.
Пристастился к плану ён прошлую отсидку…
И - супругу приучил «химку» гнать на плитке.
Та, хоть старая карга, ан жадна до блуда.
(По деревне про неё слыли пересуды).
Так ли, нет ли – не сужу. Не ловил с поличным.
Ванька ж - в бабкином блуду убедился лично.
Дело, значит, было так: Ваньке не открыли.
Взбеленился Дурачок: «Ах, Лешачье рыло!
Я ж тебя с грязьев в князья, ну а ты заелся ?!».
Пнул Ванюха по двери, да в кустах уселся.
Чует: хтой-то подошел, примостился сзади.
Чья-то блудная рука стала Ваньку гладить.
Фу-ты, ну-ты, страм какой! – До портов коснулась!
Ну – и в Ваньке с пьяных шар чёй-то шевельнулось.
Ить не трагивал жену цельную неделю –
Надо, вишь ли, ноги мыть, преж чем лезть в постелю.
Тут уж ясно – начихать, коли разобрало…
Незнакомка ж повела Дурня к сеновалу.
Эх-ти ж, свежий аромат, травки-запашухи!
В общем, Ванька и вкусил прелестей старухи.
Оторвался – дай-то Бог! Еле жив остался.
Самогонку дохлестал, и - домой смотался.
Следный вечер, жить - не быть, хочется чего-то…
Долго маялся Иван, токмо ведь – охота!
Осознал уж: Лешаку, знать, «рога наставил»,
Токмо – шибко уж пришлась бабушка по нраву.
Шила, брат, не утаишь, хучь мешок и прочен.
На деревне Ванька был вскоре опорочен.
Мол, отбил у Лешака бабушку-старушку,
(Может, ведьма Дураку сделала «присушку»?)
Вызнал вскорости Лешак пересуды эти.
Рассерчал, понятный фиг, на дружка за это.
«Ну, Ванюша, погоди, отомщу ужотко!!!»
И поклялся переспать с Ванькиной молодкой.
Вам известно: Лешаки – хитрые бродяги.
Наварил однажды Дед литров десять браги.
Ваньку вусмерть упоил, уложил на печи.
И на Маньку напустил шелудивы речи.
«Ты, мол, Машенька, баска да приглядна рылом,
Ванька ж, хучь тебе и муж – истинный чудила
Не способен ён твои прелести познати…»
И – сумел же, старый хрыч, девку уболтати!