Я не помню, во сколько.
Помню, что на рассвете
И что некому было встретить.
И что слева – под ребрами – колко.
И сломалась заколка.
Неуютная верхняя полка.
Где-то рядом плакали дети.
И какой-то мужчина с лицом, как помятый товарный чек,
И какая-то женщина с пластилиновыми губами…
Чай за восемь рублей и налипший на окна снег,
Город, сложенный в оригами.
На перроне – мозаика в тысячу лиц,
Толкотня, суматоха, истошные вопли.
Оголтелая стайка подпитых девиц
Утирала друг другу счастливые сопли.
Истерический хохот. И резкий пробел.
Тишина, захлестнувшая снежным цунами.
И каких-то пять станций метро между нами.
И вдруг стало так странно, что ты постарел.
Что жена, раздобревшая фея уюта,
Родила тебе двойню, румяных глазастых детей,
Что твой дом перестал быть похож на каюту,
Где штормило от нежности и от бредовых затей.
Что твой сын, это должен быть сын, непременно,
Собирает значки или прочую броскую дрянь….
***
Знаешь, старая память – сто грамм внутривенно,
Ты все помнишь, конечно. У нас с тобой общий изъян.
***
Как они называют тебя, твои дети?
Как мурлычут тебе по утрам сквозь улыбку «Привет»?
Я не помню во сколько, но помню, что на рассвете,
Я купила обратный билет.
И под ребрами так горячо-горячо
Билось, жалось, больное, смешное.
Город терся косматой своею щекою,
О мое неживое плечо.