День первый. Среда
Третьего дня ездил к Сашке К. на Королева 4 слушать черновую фонограмму моей программы. Я назвал ее «Тайна Высоцкого».
Работа моя понравилась, и сегодня я уже еду на радио.
Познакомился с музыкальным редактором Борисом Боярсковым. Меня смущало то, что я не был вполне готов к работе. Потом еще ряд досадных накладок: мою пленку невозможно было прослушать на профессиональной аппаратуре, и потому никакого впечатления от моей задумки не получилось. А мне очень того хотелось, ибо некоторые вещи, сделанные мною, нельзя отнести к заурядным и банальным. Стихотворения Высоцкого на музыку Баха, Вивальди, Марчелло, Альбинони, Бетховена не накладывал еще никто. Так, чтобы они могли зазвучать как некий новый вид искусства: слова Высоцкого, а музыка, к примеру, Бетховена. Не считаю себя первооткрывателем. Но такого, по крайней мере, с Высоцким еще никто не проделывал. Его творчество зазвучало несколько иначе. Означилась и обнажилась истинная глубина таланта Высоцкого и трагизма его личности. Мысль о таком, на первый взгляд, чисто эклектичном, но, по высшему разумению, весьма закономерном слиянии нескольких начал, о самой возможности такого соединения, родила во мне априорно невероятную догадку: во вселенной, в Космосе существует высший разум, наипервейшее, главное, абсолютное начало всех начал. Оно руководит и определяет рассудок, сознание и существование каждого из «великих посвященных» посредством законов мирового разума. К «великим посвященным» я отношу всех тех представителей рода человеческого, чье сознание растворено в личном творчестве. В этом случае их произведения есть не продукт творчества, а средство приближения личности к гармонии мирового разума и мировой души. Для таких людей естественная жизнь представляется как творчество. Творчество – как средство и цель существования личности, а, следовательно, и сознания, ибо только творческий человек способен до конца познать и осознать себя. Сознание и творчество нераздельны. Без творческого начала невозможно полноценное существование сознания.
Сознание, душа ниспосылаются каждому свыше. Земля, материнская природа и природа человеческая дает человеку лишь задатки и почву для развития этих задатков. Если таковых не оказывается или же они недостаточны, то сознание покидает такого индивидуума, превращая его в тварное создание и не больше. Оно не способно к творчеству, к созерцанию и призвано только потреблять и размножаться. Про таких говорят, что они «обижены Богом», обойдены Его вниманием.
Все это понятно. Это прописные истины, придуманные не мной, и речь, в общем-то, не о них.
Соединяя несколько видов искусств – композиторское, поэтическое, исполнительское, – я заметил сходство ритмических основ каждого из произведений. Сходство это, подчас, было невероятным («Песня о конце войны» + Глюк + Золотухин). Процесс творчества был в каждом из случаев совершенно непохожим друг на друга, и казалось бы разнородным. Мало того, каждое произведение разделяет время, в которое оно создавалось, и определенные промежутки пространства, где оно возникло. Их разделяет видимая разность культурных слоев и традиций, обстоятельства жизни авторов, побудительные причины к творчеству. Более того, неодинаковость каждого творца, мылящего абсолютно уникально, образует непреодолимую пропасть, препятствующую их единству.
Каждая мысль, фраза, нота, звук, возникшие в сознании одного человека, становятся эндемичными для такого сознания как, например, являются таковыми кенгуру для Австралии или моржи для Арктики. Существуют лишь мысли-эндемики. Все остальное – не предмет моего интереса.
Но тогда отчего я вижу такую гармонию ритмов, размеров, метафор, настроений, характеров, оттенков цвета и интонаций? И почему я способен ее ощутить? Ответ на этот вопрос теперь для меня ясен. Человек – это форма, средство существования высшего духа, высшего разума, высшего всеединого и неделимого сознания. Оно растворено в каждом из тех, кто способен к сотворчеству, кто слышит со-весть, кто обладает со-знанием и чувствует собственное творчество не иначе, как со-участие. Вот откуда богоискательство людей, запутавшихся в душной кумирне верований и религий. Что это, как не стремление человека приобщиться, прикоснуться к высшему духу с помощью молитв – немой поэзии, лишений, через боль, труд, вдохновенье, творческий экстаз?
Ошибка религий в том, что, украшая землю храмами, они ищут проявление высшего духа в виде какого-то внешнего осязаемого знака или чуда. Отсюда неискренность, напыщенность, маскарадность ритуалов, желание вечно возражать неверию нерелигиозных людей и, проистекающая из него подозрительная воинственность во взглядах на догмат и предание у священнослужителей. Удаление от истины, в какую посвящены лишь единицы. В этом смысле, наиболее близко подошли к знанию высшей универсальной духовной константы только поэты. Их причисляют к лику гения. Им преподносят лавры и посмертные почести. Их почему-то всегда содержат впроголодь. При жизни их имен не упоминают даже всуе, а по смерти – угнетают их могилы чудовищными монументами так, словно боятся восстания поэтов из могил. При жизни поэты бегут в деревни, в скиты, в люди, в запои, в глушь, на острова подальше от толпы, чтобы в уединении спокойно вновь обрести свое «Я» и говорить с Космосом на равных. Способны на это лишь избранные. Душевное равновесие, так необходимое для творчества, есть равенство «Я», «alter ego» и космической Со-Вести. Оно есть непосредственное приближение к высшему всеобщему духу.
…Итак, продолжу. Техника подвела, но знакомство состоялось. Завтра – работа.
Это счастье! Впервые в жизни я шел домой с работы не разбитым, а с желанием снова туда идти, вернуться. Удовлетворение – вот что необходимо извлекать из любого дела.
На обратном пути порадовал себя: купил на книжном развале прижизненное издание Айхенвальда (работы по философии и литературе) и том Эйхенбаума. Офеня продал их мне за полцены, увидя, что книги эти мне действительно нужны.
День второй. Четверг.
Первый раз в жизни на радио. Первый раз сел перед микрофоном. Вернее, перед микрофонами в комнате, три стены которой совершенно глухие, без окон, а четвертая – стеклянная. За стеклом сидят за пультом звукорежиссер со звукооператором. Через дверь я вошел в полумрак студии, освещенный небольшой настольной лампой, и оказался в мертвой тишине. Не было слышно ничего, что делается по ту сторону стекла: ни разговоров, ни приготовлений к записи, ни звука случайно упавшей на пол папки с бумагами. Мне посоветовали текст передачи положить прямо перед собой, а страницы разложить на столе так, чтобы их не нужно было листать. Любой шум при записи недопустим, потому надо предусмотреть все. Я сидел как мышь в колбе, ничего не слыша и мало что понимая. Общаться с внешним миром я мог лишь через микрофон, а слышать его – только через крохотный громкоговоритель. Это обстоятельство к моему взволнованному состоянию добавило изрядную долю мистики. Мне стало совсем не по себе. За стеклом продолжалась бесконечная возня. Все что-то искали и никак не находили. Потом нашли, но исчезло другое. Ждать в моем положении – было невыносимее всего. Казалось, еще немного, и запись сорвется, и тогда – все пропало.
Наконец, приготовления завершились, и началась работа. Самое смешное то, что студия сыграла со мною злую шутку: я перестал узнавать свой голос. Кроме того, горло к середине текста начали схватывать подозрительные спазмы. Я задыхался. Воздуха хватало на четверть фразы. Не помню, как все кончилось. За стеклом я увидел одобрительные кивки оператора, мол, все нормально. Я спросил, надо ли делать второй дубль. Тот отрицательно замотал головой. Значит, запись окончена. Мне стало жарко. Подумал, что, может быть, и Высоцкого помнит эта студия. Ведь записывал же он на радио «Мартина Идена» и «Незнакомку». Спросил у режиссера об этом. Тот ничего не знал. Сказал, что Гребенщикова вчера записывали здесь, а насчет Высоцкого надо спрашивать у тех, кто его видел.
Пошли курить на лестницу. Оттуда – в монтажную на первое прослушивание.
Слушали. Всем понравилось. Звукорежиссер, проработавший на радио 28 лет, сказал, что я сделал все очень талантливо.
И это меня испугало. Конечно, приятно слышать в свой адрес столь лестную оценку, да еще и первой работы. Но, как часто случалось в моей жизни, подобные оценки позже обнаруживали полную некомпетентность и непрофессионализм дающего ее. Кроме того, они могли стать «орденом, врученным за минуту до отставки». То есть, все уходило в пустые разговоры и похвалы без какого-либо дельного продолжения.
День третий. Пятница.
Смонтировали программу. Вместо обещанных полутора часов, удалось урвать у начальства лишь 32 минуты, да и те со скрипом.
Снова похвалы. Слова о моем профессионализме, о том, что программа с первого захода сделана мною в лучших традициях центрального радио и студии «На улице Качалова». Предложили работать у них постоянным ведущим программы.
А мне почему-то гадко и стыдно. Из всего задуманного мною, лишь сотая часть удалась при записи и монтаже.
Прозвучал лишь один легкий упрек в том, что передача вышла слишком мрачной.
Господи! Да это-то и есть в ней самое главное. Где вы видели развеселого поэта? Странно, но этот упрек и утешил меня. Значит, самое главное мне все же удалось передать.
Программа пойдет аж два раза: по «Радио – 1» и по Российскому радио.
Что меня взбесило: почти все, с кем я работал, считают своих слушателей недоумками и сообразно этому представлению составляют тематику и стиль передач. Так нельзя. Снисходить до слушателя, делая собственное дело, недопустимо. Это окончится тем, что в один прекрасный день автор сам станет люмпеном с соответствующим уровнем личной культуры. Высоцкий тянул за собой слушателя, а не спускался к нему в подворотню. Но снисходил так, что слушатель не чувствовал снисхождения, а напротив, наивно считал Высоцкого «своим в доску».
Почему они боятся говорить серьезно о серьезном на серьезном языке? Не могу понять!
Получил первый гонорар – 500 рублей. Сегодня это – ничто…
День четвертый. Суббота.
Вчера жена уехала в деревню, в Молоденово. Я совершенно один.
Пошел на Калининский тратить гонорар на книжных развалах букинистов.
Купил «Потерянный рай» Мильтона 1871 года, «О Германии» Модестова 1888 года, «Фольклор в Ветхом завете» Фрезера, двухтомник Франца Меринга, том Зольгера, двухтомник П. А. Вяземского, «Барон Брамбеус» О. Сенковского, трехтомник Монтеня, том Стендаля и «Записки» Водовозовой в двух томах.
Как? Хорошо?!
День пятый.
25 Июля 1992 года. Еще одна суббота и День памяти Высоцкого.
В шесть утра состоялась премьера моей «Тайны Высоцкого» в передаче «Радио – 1» «Кто рано встает». Прошла под моим названием. Еле-еле успел нажать на кнопку магнитофона, так как, не спав ночь, к утру свалился и чуть не проспал. И хорошо сделал, что записал утренний прогон, а то бы остался ни с чем. Копия, сделанная на радио, оказалась на столько ужасной, что слушать ее в таком качестве было нельзя. А в «Собеседнике» (дневной эфир) передачу «зарезали», и вместо означенной в программе «Семи дней» «Мне каждый вечер зажигает свечи…», прокрутили запись баллад Высоцкого в его же исполнении. Это меня очень задело. Из холода волнений меня бросило в жар, какой бывает после сильного нервного перенапряжения.
Весь оставшийся день продежурил возле приемников и магнитофонов, записав попутно монолог Льва Гумилева. К вечеру – опустошенность и ломота во всем теле, как после тяжелой физической работы.
Завтра уеду в деревню «к птичкам» и плотским удовольствиям. Замечаю, что все труднее стало мне отрываться от деревни, возвращаясь в Москву. Отвыкая от суеты, ничего другого не хочется, кроме тихого уединения с женой в старом подмосковном доме, обширном, как дворянская усадьба прошлого века. В ней и сад, и кое-какое подворье, и свора собак. Не хватает для полного сходства крепостных и родовитой спеси.
К своим двадцати пяти годам я слишком рано определил себе в счастье жизни тишину, покой, отсутствие каких бы то ни было часов, размеренность и добрую жену. Наверное, я – бирюк.
8 – 25 июля 1992 года.
Москва