Сюита Первая. «Суета».
Мы слышали Вагнера, но не Шопена.
Кичились Лавкрафтом, но не Эсхилом.
Былое — одно. Голгофа, Геенна.
Рад мозжечок. Приторно жилам.
Где-то министры теряли портфели,
Где-то народы бомбили друг друга —
Мы, размалёванные, пили. Пели.
За чёрный кожан поднимали мы туго.
Засевши в подсобках советских столовых,
Мы жарили хокку на противне рока,
Глотали аккорды и старых, и новых
Адептов ЛаВея. Плевали на Локка.
Долбили, дробили, дрожали, гнусавя,
Октавы, стаканы, фальцеты, карданы.
И нам помогать подрядился лукавый,
Соседям — сержанты да капитаны.
И где-то во льдах погибали подлодки,
Кому-то когда-то за газ не платили,
А мы надрывали струны. Глотки.
Рождали свои утопичные стили.
Читали памфлеты на стенах лачужек,
Спали на дверцах от шифоньерки.
Мода — дурна. Раболепие — чуждо.
Снимай, гробовщик, поживей наши мерки!
Мы думали: мир — это взломанный улей,
Откуда весь мёд саранча потаскала.
Мы верили: глупо уродовать пулей
Свои черепа, где уродств, ох, немало.
На кладбище сходим, покурим, помлеем
Над всею эклектикой братьев по пиву.
Мы рождены с лейкоцитами в хмеле,
Поэтому путаем Брахму и Шиву.
Но кто-то гудел в телевизоре платно,
Что в море каком-то киты передохли,
А мы улюлюкали матом. Патлами —
Рок — это бог. А Бог — это Рок ли?
На капище готики, трэша и транса,
Конечно, не зная, что это такое,
Червонец мы жгли. Короли декаданса.
На эту бумагу не клюнет спиртное.
Но с кем-то дрались литосферные плиты,
Хибары, дворцы в Океан уходили.
Мы видели сны, где мы бриты. Сыты.
Где публика давит подсценные мили.
Там нет ни дворов, ни оград, ни ЛаВея,
И чудный простор горизонтом не скован...
Мы просыпались. Отчасти жалея,
Что завтрак монархам не уготован.
Сюита Вторая. «Второсортность».
Найдётся славный Робеспьер,
Увы, ре-во-лю-ци-о-нер,
Который фразочкой «Mon cher»
Жмёт короля на плахе.
Корзина. Гильотина. Лоб.
Механика простая. Хлоп!
Узрит безглавый остолоп
Кровинку на рубахе.
Эпитет вышьют королю:
«Муштрою-Разозливший-Тлю»,
И диггер хохотнёт: «Я пью
За мир без Эпикура!»
Пока не двинет генерал
На реставрационный бал,
Пригреет лобби наповал
Бриллиантовая шкура.
Каким бы ни был ты, король,
В твоём комоде толстый тролль
Хранит поваренную соль
Предателя-ружьишка.
Да, заменил дворец чердак,
Имущество – потёртый фрак,
Но ты, позволь сказать, никак
Не декадент, мальчишка.
Кого ты уважаешь, друг,
Затянутый в порочный круг?
Не знает утончённых мук
Болотистая местность.
Твои фантазии на дне
В дешёвом ягодном вине –
В бордовой горькой пелене,
Где захлебнулась честность.
Вселенная у ног твоих,
Когда ты лепишь пьяный стих
О мёртвых, но не о живых,
На записи сморкаясь.
Глаголы рифмовать – charmant,
Но бубен выдохся, шаман!
Фантазий помнишь караван?
Куда всё подевалось?
Где утопил своих ты муз?
Где полуночный образ-туз?
Когда любвеобильный блюз
Добили диссонансы?
Какой же ты король тогда!
Без ощущения стыда!
Любовь забыл. В стихах – вода;
Зловонные романсы.
Не ты хозяин мира строк,
Прогнутый под соблазн и рок.
Вам, гедонистам, невдомёк,
Что декаданс – потуже.
Услышь себя, а не других,
Почувствуй доброту живых,
Уйди в иллюзии о них.
Не растворяйся в луже!
В себе её перевари
В погоне за душой зари...
Сюита Третья. «Тризна по Трисмегисту».
Мой милый сын, мой горизонт,
Моё созвездие успеха,
Доверчивый Эвксинский Понт,
Великодушный мой Оронт.
Присядь-ка на скамью теней,
Дитя отчаянного смеха.
О жизнь! Тебе спою о ней,
Как пел прискорбно пан Орфей.
Взгляни-ка на меня, сынок:
Я уважаем и успешен,
Но я был молод. И, конечно,
Любил не девушек, а рок.
Все дискографии – знакомы
С рутинных институтских дней,
Все эпитафии – для комы
Глубокой будущей моей.
Все размышления – для спеси,
Вернее – для её кнута.
Признания – для зёрен мести
За боль души и живота.
Я думал: Бог – безбожный танец,
Чертовски пышный карнавал.
Я поднимал над всеми палец
И на него летел овал.
Снаружи блажь была доступна.
Внутри... Да нужно ли кому,
Чтобы нутро моё паскудное
Молебен тявкнуло уму?!
И так я жил. Читая книги
Хромым зигзагом, косоглаз.
Вокруг меня вертелась лига
Людей, далёких от прикрас.
Они кричали: «Декаденты,
Живите, коли на ногах!..»
В тринадцать лет писал куплеты,
А в двадцать – пил за смерть и прах.
И бегал бодро Трисмегистом:
Я бог. И тут и там – я свой.
Как просто ползать гедонистом.
Как тяжело лететь стрелой.
Как опостылела доступность
Вина, идей, людей, монет!
Как надрывалась моя глупость:
«Ты светоч, да, но где же свет?..»
Урбанизация морали –
Ушёл я от неё, уснув.
На сердце отскоблил эмали,
Раскрасил жизненный шадуф.
И лейкоциты кипятились,
Изнанкой каверзной ворча:
Впервые благостно влюбилась
Душа поэта-палача.
Страдала, тлела. Гейзер гаммы.
Саму себя читала дрожь.
Во мне плоды и панорамы
Отмыл бродяга – лунный дождь.
Как просто думать сытым, бритым.
Как трудно насыщать свой транс.
Быть крейсером, но не корытом.
Вот настоящий декаданс!
Фантазия моя – зеркальна.
Вовне – враньё. Внутри – Эдем.
И, как бы ни было печально,
Два мира – разные совсем.
Один убог, второй – такой же.
Нигде нет идеала сна.
Но как приятно нервной коже,
Когда внутри поёт весна!
Я не король, сынок, прости,
Хотя и мнил себя монархом,
Магистром винного пути,
Врагом призвания цвести.
Но надавил врождённый шлем.
Велел он: не окончи крахом
Рапсодию подлунных тем.
Послушай сердце. Там – Эдем.