Этот рассказец был написан Дельфийским Арахисом в соавторстве с Супом Линча в те далёкие ещё времена, когда не существовало ни Дельфийского Арахиса, ни Супа Линча, а была вместо них туманная дымка, в которой мутно темнели (или, можно сказать, тёмно мутнели) два силуэта, как бы человеческих. Таким образом, написали они этот рассказ превентивно, в смутный предрассветный период (или даже скажем так – эон) своего предсуществования, в состоянии крайне латентном и потенциальном. Рассказ не имеет имени, но поскольку он посвящён Человеку, победившему Ветку, то и обозначен здесь квази-названием «Человек, победивший Ветку». Стоит, наверное, предупредить читателей о том, что… а, нет! лишнее, – не будем предупреждать. Итак…
ДЕЛЬФИЙСКИЙ АРАХИС
СУП ЛИНЧА
ЧЕЛОВЕК, ПОБЕДИВШИЙ ВЕТКУ
Далеко, где-то за холмами объективности осталась зима, – может быть, умирать осталась, а может по иной какой-то причине… Длился особенный весенний день, готовый оторваться от земли и улететь ввысь. В глубине этого дня два молодых человека по обоюдному хотению своему впали в гашишное опьянение, заботливо окутавшее их. Погода благосклонно отнеслась к их неспешной прогулке, а та, в свою очередь, – к приятному разговору.
Один говорил:
– А всякое рассуждение должно и может идти только через факт… потому что факт… это то, что мы всегда имеем, а артефакт и антифакт, находясь в стороне от факта, противоположны друг другу, да, смыкаются в факте и образуют целостность в закрытой системе. И система…
– Содержит извечный контраст: как день – ночь; чёрное – белое, – ритмично качнув головой, молвил другой. – И, конечно, понимание того, что факт…
– Да, и опираясь на факт… то есть, изучая его, разглядывая и вникая… узнаём, что есть артефакт, хотя мы его не видим. И когда представление о нём становится осязаемым, и начинает казаться, что вот он… тогда…
– Тогда антифакт начинает его разрушать. Уравнение с двумя неизвестными…
– Ага, два из трёх. И логика получается с двумя неизвестными. Красота какая – факт и факт, потом вывод из факта, потом ещё факты и выводы – хи-хи-хи-хи-хи, – башенка вавилонская. А артефакт с антифактом куда? А если их посчитать?
– И что?
– Да ничего…
Между тем, сели приятели на массивную сломанную ветвь, подобно трапу откинутую к земле от большого древа. Поглядели в удаляющиеся стороны, пощурились на пятно настойчивого солнца. День так и дышал вокруг – чуть взахлёб, чуть восторженно, но без истерики – в меру приятных ощущений. Не время ещё мучительному лету – сочащемуся, вязкому; а также не время уже сырому холоду, оплетающему кости своей проволокой. Нет, время вдохновению юности и витающей любви, время бескорыстной суете насекомых и сближению противоположностей. И две весёлые собаки гонялись друг за дружкой, прыгая в зелёной траве, словно корабли, ныряющие и выныривающие в морских волнах.
Один из друзей, а именно тот, из лица которого росла борода, от весеннего удовольствия или, может быть, от другого какого-нибудь движения в организме распрямил молодые плечи свои, а правую ногу закинул на ветвь и теперь восседал на ней так, будто только что её победил.
– Человек, который победил ветку.
– Что? – не понял бородач.
– Ты похож на человека, который победил ветку.
– Да? И чем же я на него похож?
– Наверное, он так же на ней красовался после того, как того… победил.
– А не я ли это и есть, – благодушно ухмыльнулся бородач, и нога его торжествующе пошевелилась на ветке.
– Не-е, не есть, – задумчиво констатировал другой.
– Это почему же ещё?
– Собак-то… собак ты боишься. А разве может бояться собак человек, который победил ветку?
– Хм…
– Да и эту ветку не ты же победил. Видишь! Так что не надо рисоваться. Не надо.
– Н-да… А почему это он не может бояться собак? Возможно, что очень даже и может…
Вот так молодые люди и поставили себя перед загадкой: откуда явился к ним образ странного сего человека, и что значит мысль, будто кто-то может на него походить?
Маленькое насекомое, какой-то незначительный жучок или мошка, попало на бороду тому, кто так необоснованно претендовал на роль победителя ветки, и, углубившись внутрь её гущи, переходя с волоса на волос, путешествовало в этом тёмном растительном пространстве, наталкиваясь иногда на белые хлопья перхоти, иные из которых ничем не уступали, а то даже и превосходили размерами это безотчётно любопытное существо.
Вообще-то, ни сама ветка, ни неведомый победитель её приятелей вовсе и не тревожили. Но, обладая способностями, сильными к исследованию законов, может быть, даже и бытия, они не смогли удержаться от общего чувства стремлений и полётов, разлитого по всей окружающей их влекущей весне. Вот так, среди благоухания воспрянувших растений, украшенных золотистыми бликами солнца, растеклась темнеющим пятном «почти целая философия».
Начали приятели с малого:
– Итак, сравниваем с тем, что есть, но не с тем, что не есть; следовательно, человек, победивший ветку, существует.
Засмеялись, даже в ладоши ударили. Радостные переливы настроения сделались ярче и сладостней.
– Всякая проблема, – возвестил бородач, – должна быть рассматриваема относительно комплекса проблем, к ней примыкающих. Вне контекста неясен текст. Так и факт без артефакта – лишь оболочка и не найдёт в себе опоры и подтверждения. Мы должны видеть обе половины целого – только тогда и сможем сопоставлять. А сопоставлять – значит узнавать…
– А послушай – отозвался другой – если кто-то кого-то побеждает, это, конечно, подразумевает борьбу, борьба же предполагает различные исходы. Посему и ветка ведь могла победить человека, не так ли? А что если так?
– Вне всякого сомнения, дружище, вне всякого. Но не окажемся поспешны, другими словами, не будем, говорю, спешить. Будем последовательны. Ибо всякий, кто желает что-либо узнать, должен чему-то последовать.
– И это верно.
– Тогда – по порядку, по строгому, даже суровому порядку…
Знакомство с законами жанра избавляет человека от многих кривых путей, предостерегает от уклонений, излишнего погубления сил, в общем, от всего именуемого очередным изобретением велосипеда. Традиция – великая волна, а традиция мысли в особенности, ибо что есть история человека как не история в первую очередь его измышлений? И торчки, облюбовавшие ветвь, конечно, уже многое знали, о многом догадывались, многое содержали ввиду. Им не составило труда составить очередь вопросов, которые, освещая затронутую проблему, затрагивали круг тем…
На первом месте красовался вопрос, которому место сие досталось по безоговорочному праву, – в силу не только времени происхождения его, но также по изяществу, скрытому напряжению и странному значению, ему присущему (есть все основания полагать, что значение это было, действительно, присуще):
1. Разве может бояться собак человек, который победил ветку?
– Мама дорогая, да это же каон… э-э… бишь, коан! – умилялся не-бородач.
2. Боялась ли ветка человека, который её победил?
3. Боялся ли человек ветку, побеждённую им?
а) боялся ли он её до победы, а потом перестал, или не боялся вовсе?
б) или, может, он начал её бояться лишь после того, как возобладал над нею?
4. Боялись ли собаки ветку или человека, либо человека и ветку, либо ни ветку, ни человека?
5. Боялась ли ветка собак?
а) боялась ли она их до победы человека над нею?
б) не начала ли она бояться их после победы человека?
в) а если бы это она победила человека, то перестала бы бояться собак, если бы боялась их прежде?
г) а если бы не боялась их, то, в случае победы над человеком, начала ли бы бояться?
6. И не побеждал ли ранее собак человек, который победил ветку?
7. Если же не побеждал, то стала ли победа над веткой залогом победы над собаками впоследствии?
8. А собаки – определённое ли число или простое множество?
9. Количество собак – раздельно ли исчисляемое или непрерывно; иначе сказать, собаки – сумма частных единиц или единство нераздельных?
И так далее (и так далее (и тому подобное)).
На обрывках сигаретных пачек молодые люди аккуратным убористым почерком записали около сорока вопросов и остались очень довольны.
– …и не ветка это, а Ветка, и человек тот – Всечеловек. А если это частный случай, то и значения не имеет… совсем…
– Уж прям-таки и совсем? Универсалист.
– Нет, совсем не имеет. И всё это тогда чепуха – и ветка и человек…
– А собаки?
И далее – в этом роде.
И действительно, любезный читатель, разве кто в здравом рассудке и цепкой памяти усомнится в том, что означенные фигуры суть универсалии, а не какие-нибудь частные феномены? Ибо как и вообразить тогда эту невозможную борьбу? Ведь и ветка, с которой борется человек, не есть ли рука природы, и не просто природы, как понимают её ботаники и биологи, но природы как таковой, как сущности всего, во что мы с головой опрокинуты? Разве не она – то хтоническое щупальце, движение каких-то неузнанных глубин, обуревающее человека на перепутье всех его дорог? Рука Леса, хранящего корни свои в чёрной воде; рука Земли как образа бренности, опадающая и текущая из себя в себя мёртвой листвой… Ветвь всегда побеждала человека, она высаживала на его могиле свой молодой росток, и в смерти человек был уже только ветвью. Такова победа. Победа через отождествление побеждённого с победителем…
* * *
Солнечные лучи скользили по глянцу коры, не успевшему ещё одрябнуть или потускнеть. Ветка в изломе своём напоминала клык, может быть, даже собачий. Не удержался клык на стволе, и вырвало его сильным ветром, пусть и жил он там уже двести лет. Кто его теперь победит, какой человек?
Тридцать, а может и пятьдесят тысяч лет стоял уже этот вздыбившийся к небу лес, лес долины. Когда-то содрогнулась в этом месте земля, – страшная сила толкала её наверх, принуждая выставить миру свои молодые хребты. Омылись хребты дождём. Стекла вода вниз бесчисленными ручьями. Родилась в низине река. Вырос во влаге лес, лес долины. Тысячи и тысячи лет…
День отступил, и предметы мира в возвысившихся сумерках растворили свою тень. Бородач и другой уже не сидели на ветке. Они ушли, бросив земле вопросы, которые и раньше были им не очень нужны.