Ах, Пушкин, Пушкин! Час пришёл забвенья!
Ещё официально год смерти твоей чтут,
Но время порождает совсем другие веянья,
И ищет люд читающий совсем не ту мечту.
В дни жизни твоей, Пушкин, наверно, ели мало -
Ломоть хороший хлеба да с редькой кислый квас!
Ещё, быть может, свежий кусок свиного сала,
А тем, кто побогаче, хватало и колбас.
И воздух, Пушкин, тоже сытнее был и чище,
И ноги отдыхали в некошеной траве.
Конечно, было тоже пожаров пепелище,
И туго приходилось какой-нибудь вдове.
Но водочки, уж точно, любителям хватало -
Шампанское, горилка и мутный самогон!
И в Рождество Христово над душами витало
Не что-то там такое, а настоящий - Он!
Не с Ним ли ты, друг Пушкин, создал твои творенья,
Украдкой от себя же слова молитв шепча?
Мы долго поражались той силе озаренья,
Подаренной тобою, как шубою с плеча!
Но что сейчас случилось с тобою, друг мой Пушкин,
С Онегиным и Ленским, Людмилой и "Балдой"?
Одна старуха злая у высохшей кормушки,
И вся челядь России - с единственной бедой!
Поесть бы, Пушкин, хлеба, запить бы кислым квасом,
Да квас дороже пива, и дорог тоже хлеб!
Голодному ли - чтиво, когда безмерным часом
Стоит твой почитатель за счастьем - нем и слеп?
Нет, я не обвиняю и не ищу причины,
Я в очереди членство своё передаю!
Стоят в ней бабы, дети, и старцы и мужчины,
А я в ней, Пушкин - друг мой, как не в своём краю.
Как будто все просторы российские ужались,
Как будто вместо поля - болото или лес!
Ведь здесь же раньше дети десятками рождались,
Куда же секс любовный у молодых исчез?
Да бог бы с ним, приплодом, и дорогой сметаной,
На малую зарплату прожить нам не впервой,
Но как прожить без веры, надежды неустанной,
Что вывела б Россию с тропиночки кривой?
Вот и вопрос бедовый, без шутовских замашек,
В минуту юбилея задал вдруг журналист:
-О чём писал бы Пушкин в такое время наше,
Когда опять стал нужен боец-артиллерист?
О чём, и правда, Пушкин, ты нам писал бы ныне,
Глазея в телевизор на жизнь Чечни седой?,
Едва ли о бароне, что лёжа на перине,
Торгует и быками, и ценною рудой.
Конечно, не о Ленском, Онегине, Татьяне!
Хотя, постой-ка, Пушкин, ведь есть Татьянин день?
О нём узнали нынче почти все россияне,
Сейчас не те Татьяны, хоть как их приодень.
Им нынче, милый Пушкин, и не до генералов,
Им нынче бы сапожки бесплатно отхватить!
Эротикой и сексом, помаженным оралом
Готовы за подарок любому заплатить.
А может, друг мой Пушкин, ты б фермера прославил?
Из Вани-бедолаги героя сотворил?
Помучился б неделю, затею бы оставил,
Уверен я, ты кашу такую б не сварил.
Ну, что такое - фермер в такое наше время?
Ну, чем он лучше древних, измученных рабов?
Своею пятернёю приглаживает темя -
Ни сеялки, ни трактора, ни стареньких плугов.
Земля и та - не диво, колдобины и ямы,
Дорогой и тропинку бедняга рад назвать!
Несёт такой вот фермер продуктов килограммы,
А сколько тонн пропало, никто не хочет знать.
Народец, друг мой Пушкин, избаловался слишком,
Отвык он от лопаты, от плуга и сохи.
Лишь только народились дочурка и сынишка,
Тотчас читать умеют, и сочинять стихи!
А может быть ты, Пушкин, решил бы стать учёным?
Для пробы - кандидатом каких-нибудь наук?
В стране их - сотни тысяч за годы напечёно,
И каждый занял угол, засел там, как паук.
Уж то-то прочен задом такой-то вот сотрудник!
В родной библиотеке и мышь пересидит!
Изроет все Гохраны, прославится, как блудник,
Но силой эрудита начальство усладит.
Его и держат Замом за памятную прочность,
За строгую цитатность, за верный жизни курс,
За нравственную скрытность и даже непорочность,
И, явно, не за свой, а за начальства вкус.
Наверно, ты бы, Пушкин, почёсывал затылок -
Кого бы здесь прославить изысканным стихом?
Я помню, ты горяч был и, как южане, пылок,
И очень уж подвижен, когда скакал верхом.
Но в наше время тоже горячих охлаждают!
И пусть дуэлей нет, но путь есть обходной -
Бойкотом бесконечным гордыню иссушают
И в понедельник тихий, и в светлый выходной.
Я, право, сбился с толку, изыскивая тему!
Тебе, наверно, Пушкин, из райских кущ видней.
Но, думаю я всё же, писать тебе поэму
В двадцатом нашем веке досталось бы трудней.
Конечно, слово - гений, тебе помочь не в силах,
Но если сам ты - гений, то тему бы узрел -
В "КАМАЗах", или "ГАЗах", ворчливых, может, "ЗИЛах"
Твой слог неповторимый звездою бы горел.
Ты, Пушкин, ныне выше - в космическом просторе,
С ракетой в параллели несёшься в даль веков.
И в голубом до сини апрелевом растворе
Ты аурой земною ласкаешь стариков.
А вот до молодёжи твой голос не доходит -
Магнитофоны воют, и барабаны бьют!
Ещё в глухой деревне Татьяна хороводит,
Московский же Евгений всего скорее - плут.
Злодейство ныне, Пушкин, весьма в большом почёте!
Есть всё - от пистолета и до взрывных устройств!
Тома твои, конечно, в квартирах на учёте,
Цена же не зависит от внутренних их свойств.
Большие деньги платят за красоту обложки,
За имя твоё, Пушкин, и иллюстраций блеск.
А мысли твои тонут на дне столовой ложки -
В мозгах юнцов сегодня от цен базарных - треск.
Подумай, друг мой Пушкин, бутылочка портвейна
Твоей дороже книжки любому алкашу!
Им очередь роднее за водочкой питейной,
Крепя терпёж и силу, жрут тихо анашу.
Так всё-таки о ком же писал бы Пушкин ныне?
О Ельцине Борисе, противнике Руцком?
А может о толпе - голодной, ярой мине,
Готовой вдруг взорваться стотысячным броском?
Была уж о царе Борисе Годунове
Поэма, друг мой Пушкин, тобой сочинена.
Не стоит повторяться, писать бы что-то внове,
И славить надо, Пушкин, другие имена!
Да вот беда какая, напишешь что - противу,
Тотчас же сто Дантесов сойдутся вкруг тебя!
Возьмут не пистолеты, и даже не крапиву,
Друзей разгонят мигом, покой твой теребя.
Уж будешь знать, что письма идут не адресатам,
И адресаты что-то умолкли без причин!
И не поможет делу слов гениальных злато,
Таинственные силы ждут час твоих кончин.
Уж такова, друг Пушкин, Российская сторонка,
Живому славы нету, на части хоть колись!
Пустеет жизни нашей безмерная солонка,
С пудами соли, Пушкин, нам сны лишь удались.
Уж тут мы сказок сотни и тысячи нагоним,
Мечтою размахнёмся на весь широкий Мир!
Народ себя спасает от жизненных агоний,
И вечный ты, друг Пушкин, народа в том кумир!
Я даже интуицией какой-то ощущаю
Твоей начало сказки о городском житье:
Иван жил на Арбате, любитель был он чая,
Ходил-гулял в богатом, не нашенском шитье.
Сапожки - итальянцев, костюм американский,
На галстуке - эмблема швейцарской стороны!
И шведская шапчонка, и полушубок панский,
Носков узор японский, кольцо ж - родной страны!
Да, золото, конечно, в Америке дороже,
У нас, куда ни глянешь, валяется оно!
Там, за границей, всё же куда намного строже
Хранят богатство наций, хотя и пьют вино.
Но продолжай, друг Пушкин, сказанье об Иване!
И Пушкин мне ответил: - А дальше было так:
-Иван - кооператор, он торговал блинами,
И брал за блин горячий не маленький пятак.
Хоть глуп Иван с рожденья, но закупил мучицы,
Когда была дешёвой, мешочек не один!
Кому-то с голодухи прописано лечиться,
Кому-то греть не тёплый приходится сатин.
Студенты и медсёстры, старухи, инвалиды
Один-то блин уж как-то оплатят невзначай!
Иван имеет деньги, на будущее - виды,
И пьёт с конфетой сладкой индийский только чай.
Иван не кровососит, не купят - и не надо!
Он сыт, одет, не мёрзнет, богатых подождёт.
И вот она приходит - терпению награда!
Богатеньких орава блины десятком жрёт!
Купюры на прилавок бросают, не считая,
Их там, на Украине, в товар не превратить.
И вот - халат и термос из дальнего Китая,
Под задницей - "Тойота", куда бы укатить!
И то пора настала, повсюду - рэкетиры,
Да и мука скончалась, а бизнес грудь сосёт!
И хочется не нашей зауженной квартиры,
Которую злой псина от вора не спасёт.
И вот Иван - в валюте и в джинсах из Гонконга,
За доллары и марки все вещи распродав,
Плывёт на пароходе, качая сеть шезлонга,
Туда, где доллар славит изогнутый Удав!
От Мурманска к Стокгольму, от Осло к Амстердаму
Корабль, урча беспечно, везёт Ивана груз.
В Атлантике бескрайней Иван надел пижаму
И пополам разрезал сочащийся арбуз.
И вот Нью-Йорк этажный разинул пасть нескромно,
И доллары поплыли в бумажники дельцов.
Кружочков золотистых подтаяла "колонна",
И похудело явно Иваново лицо!
Да, бизнес по-японски Ивану не по силам!
Из долларов не вырос соблазна полный блин.
И нищета Ивана наверно бы скосила,
Да Президент услышал, что русский есть один!
Что учится, мол, делу, что изучает бизнес,
Чтоб в будущем в Россию свой опыт увезти.
И поворот чудесный в Ивановой стал жизни,-
Процент исчез из ссуды, доходец стал расти!
Иван блины забросил - в Америке все сыты,
Едят лишь, что вкуснее да из заморских стран!
Иван муку не сыплет в израненое сито,
Он - бизнесмен серъёзный, он держит ресторан!
Уж что он там готовил, какие блюда ставил,
Меня чтоб не тревожить, мне Пушкин не сказал.
Но водочку России Иван усердно славил,
Свой грузовик гоняя на аэровокзал.
Уж это мы умеем, споим и заграницу,
Научим пить стаканом и падать под кустом!
На закусь Ваня гонит обжаренную птицу,
Плывущую в каком-то соусе густом.
И гамбургером славным не брезгует Ванюша,
Орехом и кокосом скрепляет апельсин.
Есть редкость из Китая - зелёненькая груша,
И винограда кисти на дне больших корзин!
Хоть Пушкин не сказал мне подробностей десерта,
Но, право, я уверен, без рыб не обошлось!
Горбуша и севрюга, судак не без каперса,
Сардины и селёдка, минога и лосось!
И без икры кетовой, кефали и налима
Какой же там, в Нью-Йорке зачтётся ресторан!
Для рыбаков бывает и климат, и не климат,
А в ресторане выбор - закон богатых стран!
А ну как заливное потребуют с форелью?
Уж тут, Иван, старайся, не спутай с судаком!
Ведь посетитель может сильнее хлопнуть дверью,
И прослывёшь, Ванюша, на горе чудаком.
А ведь ещё забота сложна и с винегретом,
И с соусом зелёным, и просто ветчиной!
Из вырезки говяжьей поджарятся котлета,
Лангет, ромштекс, бифштекс, а эскалоп - свиной.
Иван не зря старался, начав с блинов простецких,
В поту трудился сальном, и опыт рос и рос!
Хотя он закалился в Московии Советской,
В Америке был сложен его победный кросс.
А ну, представьте Ваню в Нью-Йорке в белой робе
С китайскою улыбкой с утра и до утра!
Матьки мужлана зреют в ухоженой утробе,
А надо поклониться, доставив осетра!
И надо улыбаться, матьков глотая тонны,
Уж то-то бы в России он рявкнул на весь зал!
Но здесь все - джентльмены, их жёны - миссис, донны.
И доллар полновесный мужлану рот зажал.
Поклон, конечно, гадость, не принят он в России,
Начальство незаметно ругают мужики!
Но там они все, в общем, убогие разини,
И нищенской исхлёстаны судьбой на две щеки.
Но так непредсказуем для США характер русский, -
Богат Иван серьёзно, в кармане - миллион!
А он угрюм и зол, и взгляд его стал тусклый,
О братьях полунищих страдать начал вдруг он.
И в горло снедь не лезет, вино горчит без меры,
И неба синь померкла, и роскошь стала злить!
И вмиг вдруг надоели дельцы-миллиардеры,
И страшно натянулась волокон нервных нить.
Послушай, Пушкин милый! Ведь это - ностальгия!
Ты не был за границей, откуда тебе знать?
А Пушкин мне ответил: - Я в Болдино без кия
Тоскуя месяцами, ругал стихами знать!
Поверишь ли, дружище, поэту в той опале
Одним бильярдом только убыток нанесён!
Ведь как приятно было в уютном малом зале
Поигрывать с друзьями! Об этом видел сон!
Так я, брат, ностальгией болел в России часто,
И мне ль не знать печали Ивановой сейчас?
Ведь в Болдино к обеду давали те же яства,
И всё же антрекота вкусней казался квас!
Но, о былом довольно! Вернёмся-ка к Ивану!
Искать стал бедолага кому сбыть ресторан!
Хозяин вмиг был найден большому ресторану,
И вновь к родной России летит аэроплан.
Была такая встреча! Её не в раз забудешь,
Куда б Иван не глянул - дай доллар, не греши!
Имел Иван не мало, за это не осудишь,
Но как же так случилось, что стал иметь гроши!
А было очень просто, он с долларами ехал,
Вошёл в таможню с ними, а вышел он без них!
Страна входила в рынок, к нему была помеха -
Страна бедна валютой, был рынок русский тих.
И чтобы рынок ожил, товаром наполняясь,
Все доллары и марки брал под контроль Госбанк!
И русский иностранец с улыбочкой, не лаясь,
Вошёл в Москву-столицу, как нищий, модный "панк".
О долларах печалясь, и по друзьям тоскуя,
Он на богатство плюнул, о бизнесе забыв.
И вот с друзьями снова Арбатский мир тасуя,
Он для начала сделал коротенький заплыв.
Продав с наваром джинсы и куртку на ватине,
Он обменял ботинки на малый куль муки.
И шубу дорогую раскрылив на витрине,
В аренду малый офис взял с лёгонькой руки.
И вот уже дымятся блины на сковородке,
И очередь голодных студентиков ворчит.
Иван счищает тесто с седеющей бородки,
И матом сизокрылым на очередь кричит!
Страна ползёт на брюхе в капитализм проклятый,
Расклав на лужах мутных холстины Ильича,
А у Ивана в блинной снуют врачей халаты -
Простая пища - блинчик, но с пылу горяча!
Иван оделся модно, при галстуке и кольцах,
Кормя всех приходящих, не забывает есть!
Он счастлив, что приходит к нему Арбата голь вся,
Которой бить поклоны - весьма большая честь.
Не принято в России в поклонах изгибаться,
Улыбочкой клиентов не принято встречать!
Не принято и потом в работе обливаться,
А принято повсюду старательно рычать.
Уж то-то для души отпетое раздолье!
Куда там загранице понять российский дух!
Без драки прехорошей застолье - не застолье,
В компании найдётся задиристый "петух"!
А доллары и франки, и фунты или марки,
Как мода, незаметно войдут в свой точный курс!
А к блинчикам Иван стал давать сто граммов "старки",
И вновь вошёл в свой прежний торговый, тонкий вкус.
И вот опять начало, но им я и кончаю
Рассказывать, как в сказке, о городском житье.
Иван жил на Арбате, любитель был он чая,
Ходил-гулял в богатом, не нашенском шитье!
И если кто-то спросит, о чём писал бы Пушкин
В такое-то вот время, в такой двадцатый век?
Отвечу просто - гений, воспитанник старушки,
Наверно просто был бы - российский человек.
Ведь гениев рождает не женщина, а время!
И если нет посыла, то нет крутых поэм.
Народ несёт сегодня загадок века бремя,
И вместо сказки нынче - земли большой гарем!
Всем править стал металл, он стал для многих - богом,
Кто - беден, стал - унижен, с трудом идёт к мечте!
Но надо ли судить об обществе так строго,
Когда полёт возможен на даровой метле?
Фантазия нас гонит из мира капитала
В страну, в которой крылья, моторы не нужны!
Прожили в Коммунизме мы с вами лет немало,
И сказки и сегодня для наших душ важны!
Ижевск, 1992 год