Затем, что сагу сочинять – и лень, и западло,
Ург просто хайку написал – и отложил стило.
В окно пробрался пальцами чахоточный рассвет.
Ург потянулся и зевнул. Уже двенадцать лет
Прошло с тех пор, как он обрёл прозренье у реки.
Теперь он редко рисовал, зато писал стихи.
Точнее – он писал их так, что сам не мог прочесть:
Одну-две-три скупых строки, а максимум – пять-шесть.
Писал на стенах, на земле, – мелком и без мелка,
Карандашами по воде и пальцем в облаках.
Я как-то раз ему сказал, что стоило бы их
Издать. Он показал язык, хихикая, как псих.
Я так и не сумел понять естественных причин
Игривости его ума, но продолжал строчить
Свои стихи, как если бы зависела от них
Не только жизнь моя, но всех существований нить.
Ург их любил послушать, но при этом говорил,
Что ценно только то, что вызывает дрожь внутри.
Под дрожью он, конечно, понимал другой эффект,
Но я не лез с расспросами, – так лодырь без конфет
Домашнее задание не станет выполнять.
Кого сравнили с лодырем? – Понятно, что меня.
“Жизнь с расстоянья кажется нестрашной – потому,
Что не видны подробности,” – промямлил я ему, –
“Ведь автора хорошего не назовёшь плохим:
Он краток, содержателен... А сочинять стихи
Развёрнуто и длинно бы сумела и коза.”
Ург, выслушав внимательно все доводы, сказал,
Закутываясь в плед, который не был полосат:
“Зачем писать недлинно – если можно не писать?
С л ю б о г о расстояния жизнь вовсе не страшна,
А если и страшна, – во всяком случае, не нам.
Любой хороший текст раскритикуют дураки,
А вовсе не написанный – не назовут плохим.
Сегодня графоманы тем сильны, что – от и до –
Накачивают тексты пульпой образных рядов.
Читатель с ними свыкся так, что не почешет зад –
Пусть даже графоману трижды нечего сказать.
Поэтому – писать вообще, и в частности стихи,
Возьмутся лишь юродивый и дурень от сохи.”
На этом Ург закончил спич и пригласил пить чай
Меня – быстрей, чем я собрался новый спор начать.
А далее – мы мирно любовались на огонь.
При этом Ург рассеянно покачивал ногой,
А я, слегка куняя, всё подыскивал слова,
Чтоб выразить нагляднее – его, себя и вас...
Но слов не находилось. Вместо них пришёл покой,
Размеренность дыхания... Пошевелить рукой
Казалось – и ненужным, и неправильным. Затем
Я различил сияние за контурами тел,
Чьи формы колыхались, словно вишни на ветвях...
Тут мой писательский порыв значительно увял,
А также вера в то, что словом можно описать –
Явление, субстанцию... Как вырубленный сад,
Оно обозначает – то, чего по сути нет.
Привязанность к нему – сродни гулянию во сне.
И вот, свою лицензию поэта потеряв,
Я ощутил желание свободы: шелкопряд
Забыл свою нанизанность на шёлковую нить,
Вербальную линейность – оборвав ли, изменив...
Как знать, – для переставших быть рабами языка,
Возможно, устранятся лимбы языковых карм...
Отказ от алфавитов, что давно в глазах рябят...
Я ставлю здесь отточие... и чувствую себя,
Как из океанариума выпущенный кит, –
По правилу последней, н е н а п и с а н н о й, строки.