***
Кажется, никогда прежде так ясно не было:
деревья милые сорят цветами и серёжками,
и мы с усердием осваиваем ангельский язык,
и даже в этом городе для нас есть пристань,
хотя я жила и жила в нём, нисколько не чуя воды,
пока ты не показал мне её той ночью, тяжело раскачивающуюся, –
и тогда я поверила…
Кажется, никогда прежде не надо было так никуда не уезжать, как нынче,
когда, наконец, можно применить всё то божественное, о чём мы в себе не догадывались,
пока была и была война и пока жизнь не победила смерть одной улыбкой.
И так это хорошо – всё это новое «рядом»,
словно кто-то взял нас, полумёртвых, из разных садов и пересадил в одну землю,
и оставил нас с опаской, что не приживёмся, загадав, однако, чтобы прижились,
и успев подумать крохотную мысль о чуде, –
и теперь – мы смотримся друг в друга,
и не веря и всё более веря глазам своим, потому что не с чем нас сверить…
И вот, кажется, Бог уже так научил меня понимать, о чём весь этот мир, такое терпение привил
(«Всё, что не моё, – говорю ему, – пусть отвалится.
Всё, что моё, – прошу его, – пусть мне останется»), –
а я смотрю и недоумеваю, почему стоит и стоит у твоего плеча та женщина
с виноградными глазами и зовёт тебя домой,
и почему лето случается прежде весны…
И столькие ещё загадки ждут своих отгадок – мы не скоро соскучимся.
Никогда не будет предсказуемого конца у этой сказки: никакого не будет;
всё, что есть у неё, – это хорошее продолжение.
Мы и пожнём, и посеем.
И умрём, и воскреснем.
И ничто мне не страшно.
И ты – не бойся.
10.05.2011