Оцепенело труп струится,
на берегах его стоят
деревьев чёрные глазницы
и замыслов тягучий ряд,
как травка, совесть прорастает
сквозь кожу матушки-земли,
отчаянно комар влетает
в распахнутую даль Дали,
сомкнулись зубы Гималаев,
желудок-Шамбала урчит,
Луна на астронавта лает,
кровь в двери разума стучит,
как бодхисаттва от нирваны,
шарахаюсь от бытия,
разлито сердце по стаканам,
туманом родина моя
восходит ввысь к холодным звёздам,
я бесприютен, слеп, угрюм,
лицо изъеденное, в гнёздах,
клонИтся в приоткрытый в трюм,
на стенах тени пожимают
друг другу руки, за окном
фонарь, мерцая, постигает,
что истина уже не в том,
в чём некогда была, скользнула
меж пальцев каменного сна,
поганкой атомной моргнула
восторгшаяся муть со дна,
взошёл на кафедру профессор,
разинул рот – и сгусток тьмы
налип удушливым компрессом
на оголённые умы,
и шевельнулись комиссары
в могилах братских – час настал,
остыли, сникли самовары,
вождь в мавзолее танцевал,
парализованные взгляды
на ликах бледных часовых,
волхвы ему подносят яды,
он жадно принимает их,
сомкнулись веки – створки склепа,
рабочий люд забился в сон –
как трудовая жизнь нелепа!
а ты, трудящийся, смешон!
киркою разума скребёшься
в туннеле вязкой тошноты,
как птица в паутине, бьёшься,
съедая за собой мосты,
оцепенелое струенье…
сквозь кожу матушки-земли…
закончилось стихотворенье? –
нет, это мы во тьму легли.
Во тьме постелю постель мою
и шёпотом песню себе спою:
оцепенело труп струится,
на берегах его стоят
изъеденные смыслом лица,
один на всех всеобщий взгляд,
червь совести по лабиринтам
социологии ползёт,
и боль, как дерево, цветёт,
и боль, как дерево, цветёт…