Меч критики блеснёт разящей дланью –
И горло перерезано стиху.
Элегии, поэмы – на закланье!
Такого не желаешь и врагу.
Решётки – поэтические формы,
Другой в подвал забвенья заключат.
И злые общепринятые нормы
Как стражники надменные стоят.
А третий стих печально и понуро
Пытается расправить два крыла,
Но хитрая и строгая цензура
С верёвкой уж спешит из-за угла.
Лишь миг и, как повешенный на рее,
Трепещет бедный стих, устав от ран.
Затянут туго-натуго на шее
Холодный беспощаднейший аркан.
Четвёртый стих, как истовый старатель,
Всё ходит по редакциям большим,
Но жаждущий лишь прибыли издатель
Захлопывает двери перед ним.
А стих кричит: ;Прочтите, я прекрасен!
Во мне есть всё: и чувства, и любовь.;
Но слышит он в ответ: ;Твой труд напрасен!
Где драки? Где убийства? Где же кровь?;
И стих бредёт на берег тихой речки,
Плетётся еле-еле, чуть живой,
Себе за упокой поставив свечки,
Бросается с обрыва головой.
А пятый стих, весь взмокший и уставший,
Пытается догнать бегущий век.
А век ему: ;Увы, ты – лист опавший,
Ты тёмный прошлогодний талый снег.
Ты скучный и невзрачный. А манеры!
Кому же нынче лирика нужна?
Нет, друг, ты здесь не сделаешь карьеры.
Ну, ладно, до свиданья, старина.;
И век ушёл в отрыв, слепящий, звонкий,
А стих упал в поднявшуюся пыль.
Он умер, он не выдержал той гонки.
Надгробием шуршит сухой ковыль.
Шестой же стих заметил композитор,
Но он на его нотах не звучал.
Тогда маэстро, уронив пюпитр,
Со злостью стих ногами растоптал.
Седьмой же, не успев и заискриться,
Печальный как остывшая зола,
Лежит благополучно и пылится
В пустом фанерном ящике стола.