Как хороши, как свежи были маки,
Из коих смерть схимичили врачи.
В.Высоцкий
I
Их много тысяч, жалких и больных,
Смирившихся с ужасным чёрным дном,
И ставшими чужими для своих.
Я расскажу всего лишь об одном.
Владимир Александрович Братков –
Браток, как окрестил его сосед,
Блондин с глазами цвета васильков,
Шестнадцати, почти что полных, лет.
Был с детства предоставлен сам себе,
Как все, с кем он общался и дружил.
И стала первой трещиной в судьбе
Свобода, что так рано получил.
Родители в делах – бюджет, завод,
Продукты и квартплата, серый быт.
Сменялись чередой за годом год
И Вова рос, не то, чтобы забыт.
Но как-то бесконтрольно, налегке,
А впрочем, было ль время проверять?
И вот звоночек первый в дневнике –
Всё чаще "два" и "три", всё реже "пять".
Прогулы, отставание от тем,
Проваленных зачётов череда,
Вчера с предметом не было проблем,
Сегодня он сдаёт его едва.
Пропал к учёбе всякий интерес,
Уроки стали адом тяжких мук,
Предметы превратились в тёмный лес
И книга знаний выпала из рук.
А был ведь непременный хорошист
С душою, словно чистая тетерадь,
Но капнули чернил на белый лист
"Друзья", которых нужно выбирать.
Наверное, нельзя его винить
За то, что перепутал берега,
Лет в десять очень трудно отличить
Добро от зла и друга от врага…
В двенадцать был поставлен на учёт –
Уже второй, отчаянный звонок!
Родителям за стёкла – штраф и счёт,
Но Вова не запомнил тот урок.
А дальше - больше: приводов не счесть,
Прогуливает школу хорошист,
Опомниться бы, время ещё есть,
Пока не так испачкан белый лист.
Но в сердце уж завёлся чёрный змей,
Он правил в заблудившейся душе.
И это он так жадно нюхал клей,
И это он так рад был анаше.
Забыл Браток учений школьных свет,
Из школы был с позором исключён,
Чего уж там, семь бед – один ответ,
Сменили парту клей и самогон.
Растоптаны все прежние "нельзя",
Попробовано всё или почти…
Куда-то делись "верные" друзья,
Веди теперь, дороженька, веди…
В стране гремело время перемен –
Звенящая эпоха бардака.
И вот, среди сырых подвальных стен
Подставлена под шприц его рука.
Как долго соблазнял их старший "друг;"
"Попробуйте, такая благодать!"
Попробовали – и замкнулся круг,
Который невозможно разорвать.
Все думали: "Разок - другой не в счёт,
Не стану наркоманом никогда!"
Вот в этом был их старшего расчёт:
Попробуют и вновь придут сюда.
Что ж, так и вышло, стали приходить,
Лишь деньги появляются – к нему.
Он тут же помогал им всё купить,
Чтоб с доли уколоться самому…
Летели дни, всё чаще стал Браток
Уколами дарить себе покой.
И как-то незаметно вышел срок,
Когда он был ещё перед чертой.
Не ведая, шагнул он за неё,
Туда, откуда нет пути назад,
Где кружит над крестами вороньё,
Где долгий и мучительный закат.
Коварен сладкий опийный дурман,
Он словно ядовитая халва.
Четырнадцатилетний наркоман –
Какие всё же страшные слова!
Волна, волна катилась по стране,
Смердящая и чёрная волна,
А где-то в азиатской стороне
Красиво так весной цвела она.
Уж кто там из спецслужб недосмотрел,
Но хлынул наркотический прилив.
Вверху – грызня за власть и передел,
Внизу – как-будто лопнувший нарыв.
Вверху в итоге – новый президент,
Толкающий в эфир победный спич,
Внизу – возросший смертности процент
И режущее ухо слово ВИЧ.
Рыдающие матери, отцы,
Узнавшие про чей-то "передоз",
Бесславные, нелепые концы,
Сосновые гробы и море слёз.
Кошмары сводок как набата звон,
Почти во всех: "Преступник - наркоман".
Не будни, а какой-то жуткий сон:
Убийства, ломки, слёзы и дурман.
Повсюду – безработица и СПИД,
На "точках" лишь слепой бы не нашёл
Ворованный с госфабрик ангидрид
И тысячами пачек "Димедрол",
Да опий – замечательный сырец,
На выбор сразу несколько сортов.
Вот органов бессилья образец
В эпоху пошатнувшихся столпов!
Сгустился над страной багровый свет,
Тот свет, что судьбы детские ломал,
Они ведь тоже "дети страшных лет",
Идущие колоться в свой подвал.
Укол для них уже не кайф, не блажь,
А средство хоть на время стать собой.
У многих за плечами долгий стаж,
Не первый год за страшною чертой.
Нет вен ни на руках, ни на ногах,
Поэтому ложились на кровать,
Кололись без раздумий в шею, в пах
И шли на дозу новую искать.
Искали, как умели, без затей,
И крали, где была возможность красть.
Тащили и из собственных семей,
Власть ломки – всё ломающая власть.
Ломающая мысли и мораль,
Ломающая принципы души,
Поэтому и было им не жаль
Спихнуть барыге вещи за гроши.
"К цыганам!"- так кричал хмельной гусар
И с песнею вытряхивал карман,
Но в прошлом романтичный звон гитар,
К цыганам ехал нынче наркоман.
Цыгане… Тут отдельный разговор.
Давно уж смолкли в поле бубенцы,
Исчезли и кибитка, и костёр,
Теперь они – барыги, продавцы.
И день, и ночь, всегда, без выходных
Работал "неоткрытый" магазин,
Стояли "дети ветров кочевых"
И брали всё – от ложек до картин.
Давали всем, им только бы не мент,
А школьник иль не школьник – наплевать.
Тем больше был с продажи их процент,
Чем больше успевали продавать.
И снова не у дел ОБОП, ОБэН,
Садили, но лишь двух из десяти.
Качнул их сильно ветер перемен,
Успев как листья кадры растрясти.
И вот итог – по-своему крича,
Не речь, какой-то каркающий звук,
Как грязная чумная саранча,
Цыгане наводнили всё вокруг.
Но это мелочь, пешки, продавцы,
Хотя и торговали без лотков,
А вот от них уже вели концы
К баронам, в тишину особняков,
Построенных на крови и костях,
На сваях чьих-то судеб роковых,
Тех судеб, о которых в новостях:
"…И мёртвыми нашли ещё двоих."
Цыгане… Что ещё о них сказать?
Иль всё же властьимущим дать совет –
В родные степи к чёрту выселять!
Расизм? От них не ведали вы бед…
Описанный чуть выше жуткий смрад,
Незримый разлагающийся мир
Ничто в сравненьи с мерзостью вархат,
Вархат, ну или варочных квартир.
Хозяева в таких, одно из двух,
Иль жалкий обречённый наркоман,
Иль тот, кто опустился и "протух",
Кто пьёт всё, что горит и вечно пьян,
Но чаще это всё же муж с женой,
Упавшие на тёмный сумрак дна.
Соседи их, что жили за стеной,
Не знали, что такое тишина.
И дети… Дети разных возрастов,
Которые сквозь дырочки дверей
Смотрели на коловшихся отцов
Иль плачущих от ломки матерей.
Внутри квартир лишь пыль и пустота,
Всё продано уже давным-давно,
На кухне только грязная плита,
Засиженное мухами окно -
Как дверь в какой-то жуткий антимир,
Где зыбкой стала вдруг земная твердь,
Где вместо солнца - холод чёрных дыр,
Где зло и неминуемая смерть.
Но здесь всё то же самое, увы,
Окурки, паутина, копоть, грязь,
Любители отравленной халвы,
Чья жизнь не так, как надо, началась.
Варили зелье там и день, и ночь
Десятки разных, севших на иглу,
А маленький ребёнок, сын ли, дочь,
Со шприцами игрался на полу.
Там ругань, мат и ширево рекой,
И даже участковый, походив,
Смирялся и махал на них рукой.
Их можно излечить, лишь посадив.
Вархаты, "точки", полчища цыган -
Привычная картина тех времён.
Подростки, каждый третий - наркоман,
Из коих каждый пятый - осуждён.
Средь этого всего и рос Браток,
Упал он, как и многие, на дно,
Погасло детство словно уголёк.
Да, рано, но другого не дано.
К шестнадцати он многое прошёл,
И мрак сырых подвалов в том числе,
Наверное, из тысяч разных зол
Нет зла, страшнее жизни на игле.
Друзья его – Пират, Баклан и Лис,
В миру – Сергей, Валерий и Антон,
Такие же скатившиеся вниз,
Такие же больные, как и он.
Зажатые судьбою как в тиски,
Живущие с укола на укол,
Диагноз душ: разбиты на куски,
Как зеркало, упавшее на пол.
С Братком их свёл когда-то злой недуг,
Истории почти как у него –
Очерченный внезапно страшный круг,
Замкнувшийся у всех до одного.
Чего им ждать от жизни в полутьме?
Гниения в объятьях смрадных ям?
"Друзья мои, вы по уши в дерьме!" -
Сказал бы легендарный д;Артаньян.
И был бы прав, чего уж там скрывать,
Пронзённые не шпагой, но иглой,
Оставлены эпохой умирать
На вычурной житейской мостовой.
И дни текли как чёрная вода,
То медленно, лениво, то быстрей.
Куда-то уносил их навсегда
Поток с далёких маковых полей…
II
Обшарпанный подъездный подоконник,
На нём – уже использованный шприц,
Картина для вечерних кинохроник.
Молчание. Во мраке – пятна лиц.
На улице сентябрьская слякоть
И дождь уже четвёртый день подряд.
Печальное устало небо плакать,
Весь город тьмой и сыростью объят.
Клубится ночь над чёрными домами,
Хозяйничает смело до зари,
И улицы не делит с фонарями,
Давно уж не горят здесь фонари.
На небе словно чёрная накидка,
Ни звёздам нет просвета, ни луне.
В подъезде отколовшаяся плитка
И четверо в унылой тишине.
На корточках, с закрытыми глазами,
Ни звука, ни движенья – будто спят,
На грудь безвольно свесясь головами,
Как идолы безмолвные сидят.
Гуляет наслаждение по венам,
Истомою струится из углов,
Стекает по растрескавшимся стенам
И кружится под грязью потолков.
"Слыхали? – Лис как-будто встал с постели,
Настолько голос хриплый и глухой, –
Барыги до предела обнаглели,
Булыжат ханку даже курагой.
Само-то по себе оно не ново,
Давно уже в ходу мука, песок,
Додумались же, твари, до такого!
Неужто мал имеемый кусок?"
"Расслабься, Лис, чему тут удивляться?
Барыги есть барыги, им не в лом.
Скажи ещё спасибо, не глумятся,
Могли ведь разбулыжить и дерьмом. "
"Пират, твой юмор всех уже запарил!"
Лис даже приоткрыл немного глаз.
Пират же усмехнулся и добавил:
"Ты нюхай ханку в следующий раз. "
"Баклан, а помнишь сколько нас кидали,
Когда лишь начинались движняки?
Кому попало деньги заряжали
И хавали потом "порожняки".
Не знали о пути сквозных подъездов
И ждали, как дебилы, во дворе.
Да… Время беспонтовейших разъездов,
Чтоб кинули в какой-нибудь дыре.
Я помню, вам с Братком, вообще засада,
Пиратище, ты дашь договорить!
Пихнули вместо ханки шоколада,
И вы его затеяли варить. –
Лис громко, безмятежно засмеялся. –
Не помните? Совсем? Ну да, ну да,
Баклуша, ты потом полночи клялся
Не брать у "левых" ханку никогда.
Вы б сразу "Сникерс" шли да покупали,
Чего уж мелочиться, да, Пират?
Вот славно укололись бы в подвале!
Молчи, Баклан несчастный, сам ты гад."
"Короче, Лис, завязывай смеяться,
Тут тема есть. – Пират открыл глаза. –
Как раз сегодня можно подорваться,
Тем более, нам на руку гроза.
Я дачи знаю, их не потрошили,
Цветмет лежит, надеется и ждёт.
Пока другие не опередили,
Не сделать ли проверочный заход?
Машину бы… Хотя постойте, во блин!
И как же про него-то я забыл?
Да есть тут у меня знакомый гоблин,
Имеющий разбитый старый "ЗИЛ".
Он тоже на игле, ему за сорок,
Сидевший, не сидевший – не поймёшь.
Короче, каждый час нам нынче дорог,
Что, все идут? Братуха, ты идёшь? "
Крик чаек в синеве над головою,
В лицо прохладный, нежный, лёгкий бриз,
Звук скрипки, будто вторящей прибою,
Играющей прекраснейший "Каприз".
Как чуден океан прохладным утром!
Волна, едва коснувшаяся ног,
Ракушки, что сияют перламутром
И тёплый, словно бархатный, песок.
Вдали, как-будто синяя равнина
Под выбеленной сенью облаков,
Там небо ли, вода ли, всё едино –
Невиданный простор без берегов.
Приятно пахнет морем и цветами,
Барашком белым пенится прибой,
Мелодия кружится над волнами,
Уютный, расслабляющий покой.
Откуда эти звуки неземные?
Не ангелы ли плачут и поют?
Миры ли открываются иные,
Что музыку как дождь на землю льют?
Нет, вот она – скрипачка молодая,
Принцесса полыхающей зари,
Царица перламутрового рая,
Чьё имя шепчут волны – Натали.
И музыки чарующей объятья,
И белые как вата облака,
И девушка в прозрачном синем платье,
И лёгкие движения смычка
Пленяют сердце нежностью и тайной.
Так хочется остаться навсегда
В объятьях этой музыки печальной,
В краю, где только небо и вода.
С прекрасной синеглазою богиней,
Красивей в целом мире не найдёшь,
Остаться и в душе растает иней,
Остаться и… "Братуха, ты идёшь? "
Дешёвый синтепон китайской куртки,
Урчание у Лиса в животе,
Заплёванный подъезд, шприцы, окурки -
Вот смена перламутровой мечте.
Не взяли ни свечей, ни инструмента,
Не нужно, лишь бы не было собак.
Для кражи нет удобнее момента,
Чем серый предрассветный полумрак.
Дорогою Пират всё строил планы:
"Сейчас успеем сколько – соберём,
Притырим до поры, а утром рано
Подъедем на авто и на приём. "
Дошли до дач, промокшие до нитки.
"Пират, а точно тема на мази? "
"Да точно, только вон до той калитки
Придётся добираться по грязи. "
"Ну вот! – Баклан со злостью матернулся, –
И хрена ты до этого молчал?
Я знал бы – в керзачи переобулся,
Кроссовкам же пипец теперь настал! "
"Кто с нами, уж не лондонский ли денди? –
Съехидничал в своей манере Лис, –
Простите, сэр, что не предложим бренди.
В кроссовках ли причина? Иль пис-пис? "
"Всё, тихо пацаны, начнём отсюда,
Расходимся, но чтоб без суеты!
Я чувствую, металла просто груда! "
Пират шагнул в какие-то кусты.
Как призраки рассеялись во мраке,
Средь веток с облетающей листвой.
Ни звука, только где-то лай собаки,
Порой переходящий в долгий вой.
Браток зашёл в безмолвный мрак сарая,
Обычный дачно-сельский инвентарь,
Но, медленно его перебирая,
Он вспомнил неожиданно букварь.
Там буквы обозначены предметом,
И вспомнилось ему до мелочей,
Что "Г" сопровождает в списке этом
Рисунок вот таких же вот граблей.
Ещё он вспомнил осень с листопадом,
Двор школы, неба синего магнит,
Он вверх смотрел и слышал как с ним рядом
Учительница маме говорит:
"Володя ваш – талантливый ребёнок,
Со светлою и умной головой. "
А он, десятилетний октябрёнок,
Небесной любовался синевой…
Прошло всего шесть лет, не так уж много,
Ах, знала бы учительница та,
В какую грязь ведёт его дорога,
Какая вскоре будет пустота…
Отбросил грабли в сторону и вышел,
Две капли по щекам его текли,
Должно быть, просто дождь, что бьёт по крыше
И падает на чёрный холст земли.
Внезапно он почувствовал усталость.
Как быстро "отпускает"! Ханка – дрянь!
Но ширева ни капли не осталось,
И вот она – невидимая грань.
Граница между лёгкостью и ломкой,
Предверие мучительных часов.
Уж лучше по полям, в пыли, с котомкой,
Чем скрюченным, в поту, без слов и снов.
Пропитан воздух близостью рассвета,
За лесом уж не слышен больше гром,
Всё тихо, лишь четыре силуэта
Хозяйничают в сумраке ночном.
Кастрюля, сковородка или лейка -
В мешок её, но только не греметь.
Добыча – аллюминий, нержавейка,
А если посчастливится, то медь.
Ломали под дождём за дачей дачу,
Открыт ли в них замок или закрыт.
Участки выбирали наудачу
И брали всё, к чему не лип магнит.
"Ну что, братва, куда пойдём вариться?
Я взял. – сказал вернувшийся Пират. –
На точке столько нариков толпится!
Хорошая отрава говорят.
И сорт другой, не знаю уж откуда,
Но лучше, чем была, во много раз.
Короче, все кричат, что ханка – чудо,
Вот сами и попробуем сейчас. "
"Свариться можно будет у Бурятов,
Естественно, оставив им вторяк, –
Баклан в сердцах добавил пару матов, –
Самим бы "разломаться" кое-как. "
Браток отбросил в сторону окурок:
"К Бурятам ещё нужно угадать,
Там очередь из нариков и урок.
Кто варит, кто бухает, кто – поспать.
В подвал идти вариться – крайний случай,
В лесу на полотенце – тоже бред.
Лисяра, ты один у нас везучий,
Зайди, узнай к Бурятам, нет – так нет. "
Пришли во двор облезлой трёхэтажки,
Где спившиеся вусмерть мужики
С утра до ночи дёргали рюмашки,
Сшибая на чекушку пятаки.
Остались ждать вестей и закурили.
"А если у Бурятов "борода"?"
"Да сплюнь, Баклан, всё будет тили-тили,
Буряты не откажут никогда. "
Из форточки раздался голос Лиса:
"Всё ровно, поднимайтесь, но быстрей! "
И вот она – незримая кулиса
Театра алых маковых полей.
Здесь вечная трагедия и драма,
Горящий днём и ночью синий газ.
Здесь власть сырого опийного грамма,
Здесь царство закрывающихся глаз.
Чего не повидали эти стены!
И ужасы агоний на полу,
И тех, кто плача в ломке ищет вены,
И СПИДом заражённую иглу,
Которой колят ширево друг другу,
Есть деньги не всегда на новый шприц.
И смерть шагает медленно по кругу,
Смеясь бездонной тьмой пустых глазниц.
Бурятиха сама взялась за дело:
"Не спорьте, я сварю быстрее вас. "
Раскрыла "ляпы" с ханкою умело,
Размазала по кружке и - на газ.
Течёт вода из неисправных кранов,
В посуде грязной плавают бычки,
Повсюду орды рыжых тараканов
И рваные обойные клочки.
"Вы в курсе, что Бурята посадили? –
Она, не глядя, плюнула в ведро, –
При мне здесь опера его долбили,
Ведь видели – больной, так нет, назло!
До этого, наверное, за сутки,
Поехав прошвырнуться на вокзал,
Он "дёрнул" магнитолу из маршрутки,
А кто-то из водил его узнал.
Прикиньте, как в СИЗО ему больному!
Без ширева уже четыре дня,
"Ломает" как собаку, по-любому.
Бедняга… Да отстань ты от меня! "
За вытертый халат держалась дочка,
Малюсенький ребёнок – год и шесть.
Сосала ручку детского совочка,
Понятно было сразу – хочет есть.
"В кого ты тупорылая такая? –
Бурятиха чуть-чуть прикрыла газ
И палочкою ширево мешая, –
Не видишь, маме некогда сейчас. "
И тут же, но меняя голосочек,
А с ним и выражение лица:
"Сольёте мне центров по паре точек?
Хотя бы разломаться до конца.
Не думайте, что наглость, ради Бога,
Спасибо и за отданный "вторяк",
Но мне, чтоб разломаться надо много,
Вы знаете прекрасно мой дозняк. "
"Сольём, сольём, давай быстрее, Лена, –
Пират смахнул со лба холодный пот, –
А, кстати, как твоя ножная вена?
Пока ещё колоть себя даёт? "
"Она уже давным-давно пропала,
Теперь ни на руках, ни на ногах.
Лишь ;ниточку; меж пальцев отыскала.
Пока в неё. Бурят кололся в пах."
Малышка жалась к Лису: "Нака…Вике…"
"Лен, что ей мой карман-то? " - он спросил.
"Бурят ходил в такой же олимпийке,
В кармане том конфеты ей носил.
Покоя нет от дочки окаянной,
Колоться буду – пусть сидит с тобой.
Обычно закрываю её в ванной. "
И бросила бычок в стакан с водой.
"Ну вот, почти и всё, готовьте руки,
Сначала уколю, конечно, вас,
А уж потом мои начнутся муки,
Вчера они продлились ровно час. "
Янтарный цвет готового раствора –
Иллюзия без ломочных оков,
Как жалкая отсрочка приговора,
Как воздух лишь на несколько часов.
Скорей! В висках не пульсы – пулемёты.
Истерзанные вены – под иглу.
Приход – и сердце сбавит обороты,
Провалится в сиреневую мглу.
Кололись без "задув" и перетыка,
Бурятиха всё делала "на раз".
А в ванной тихо всхлипывала Вика,
Совочек уронив в оббитый таз…
"Ништяк отрава, – Лис привстал со стула, –
Давно такого не было, давно…
Реально, цыганча не обманула.
Прикиньте, а на улице темно.
Алё, гараж, да вы, смотрю, зависли,
Браток, хорош говеть, подвал – твой дом.
Ленусь, пока совсем они не скисли,
Вари вторяк, коли, да мы пойдём. "
"Сварила я уже, держите Вику. "
Бурятиха ушла колоться в зал.
По плачу и по матерному крику
Понятно было – пыток час настал.
Облезлые прокуренные стены,
Какие декорации к судьбе!
Из звуков только вопли бедной Лены
И стук соседей сверху, по трубе.
Браток достал вторую сигарету,
Укол вернул все чувства на места.
Поесть бы… Он представил вдруг котлету.
Теперь такая пища – лишь мечта.
Питался он уж месяц как придётся,
Бывало, что не ел по паре дней.
Тарелка супа, если удаётся,
Но чаще – бутерброды от друзей.
Уж месяц ночевал в сыром подвале -
Расплата за утащенный сервиз.
Ах, сколько из семей поворовали,
Не ведая, но скатываясь вниз!
Почти всегда, лишь ломка проходила,
Он твёрдо собирался завязать,
Внушал себе: "Есть внутренняя сила! "
Но утром начиналось всё опять…
Браток смотрел как Вика жмётся к Лису,
Как к сахарнице тянет кулачки,
На сахарнице – бабочки и киса,
А в сахарнице – пепел и бычки…
Он вновь закрыл глаза: "О, Боже, где ты?
За что же нам такое, ну за что?
К чему тогда все ветхие заветы,
Коль людям ты не делаешь добро?
Ты видишь всё и всех, так что же, Боже?
Пусть мать грешна, ребёнок-то при чём?!
Знать нет тебя и быть тебя не может,
Всё сказки о распятом палачом…"
Вернулась подобревшая хозяйка
С опухшими глазами и рукой:
"Покушаем сейчас, Викуля, зайка,
Сиди, а мама сходит за мукой.
Ребят, мукой кто может поделиться?
Иль вынести немного макарон? "
"Сдурела, Лен, идти домой "палиться"?
Мы только укололись, не резон. "
"Ну ладно, прогуляюсь до подруги,
Быть может, будет ужин перед сном.
Придётся прошвырнуться по округе,
Но я сейчас под кайфом, мне не в лом. "
Обулась, проводила их к порогу,
Они спустились вниз и вышли в ночь.
А Лис потом ругался всю дорогу:
"Пойдёт она гулять, а как же дочь?
Меня такие мамы просто бесят,
Моя б жена… Да я б её убил!
А если в электричество полезет? "
"Навряд ли, ты про ванную забыл, –
Пират брезгливо пнул пивную банку, –
Мне лично дела нет до их проблем,
Не мёд иметь мамашу-наркоманку,
Но хуже, если нет её совсем. "
Пришли в своё излюбленное место,
Расселись у исписанной стены,
Нарушили безмолвие подъезда,
Дремавшего в объятьях тишины.
"Короче, есть ещё одна "наколка" -
Стоящий за депо электровоз.
Стоит он там уже довольно долго,
Зачем он нам, задайте мне вопрос, –
Пират смотрел на них и улыбался,
Лишь он умел всегда везде успеть. –
Ну что, ещё никто не догадался?
Там медь внутри! Там всюду-всюду медь!
Там кабелей – будто селёдок в бочке,
Но там, конечно, нужен инструмент.
Ну что, братва, раз-два и мы на точке?
Слыхали, песня есть "Лови момент"?
Я видел у Бурятихи ножовку,
По-моему, такая и нужна,
Возьмём ещё свечу, мешки, верёвку.
Часочек – и коробочка полна!
Ну что за тишина? Вы что, ей-Богу!
Делов-то! И идти недалеко,
Тем более, я знаю там дорогу,
Охраны вроде нет, пройдём легко.
Баклан, пойдёшь? Ведь ты же собирался.
Подумай, если что, пойдём вдвоём,
Помочь, чтоб я один не надорвался,
Вдвоём-то мы побольше унесём. "
"Я - пас, хотя момент весьма удачный,
Суббота, там сегодня выходной.
Но я не "отошёл" от грязи дачной,
Стираться надо. В общем, я – домой. "
"А вы, сэр Лис, идёте воровати? "
"Нет, сэр Пират, сегодня точно нет.
Сегодня день рождения у бати,
Ну, как я не приду на сорок лет?
Я буду до обеда отсыпаться,
Быть может, с мамкой съездим на базар,
Потом дела – стираться, убираться,
Короче, "мне не слышать звон гитар".
"Понятно. Что, Браток, пойдём с тобою?
Сдадим, затарим ханки и "в полёт",
А кто-то утром будет с "бородою",
Ни капли "вторяка" пускай не ждёт.
"Устал я, брат Пират. Давай отложим.
Ну, нет ни настроения, ни сил.
Поспав и отдохнув, мы больше сможем,
До завтра вороных бы осадил?
Базара нет, хорошие замутки,
Я с радостью тебя бы поддержал,
Но я не ел уже почти что сутки
И столько же, наверное, не спал. "
"Да что вы, в самом деле, сговорились?
Нельзя такую тему упускать.
Один стираться – джинсы запылились,
Второй – на день рожденья, третий – спать.
Ведь это - не задрипанные дачи,
Вы вдумайтесь, братва: электровоз!
Клондайк же там и в случае удачи
Мы медью отоваримся всерьёз.
Откладывать на завтра несерьёзно,
Ну, сколько он ещё там простоит?
Решайтесь, а иначе будт поздно.
Суббота, выходной, посёлок спит,
И время подходящее для дела,
И ночь темна как-будто на заказ.
Короче, нет так нет. Мне надоело,
Уж час я уговариваю вас.
Один пойду, чтоб было меньше шума,
А утром – обколись моя душа! –
Пират простился сухо и угрюмо –
Проехали. До завтра, кореша. "
На крик Братка: "Пиратище, ни пуха! "
Ответил он, уже спустившись вниз:
"Не верю в эту лажу я, Братуха. "
И эхом звук шагов во тьме повис.
Друзья ещё немного помолчали,
Баклан спросил: "Братуха, ты в подвал?"
"В подвал, конечно, не было печали,
Так я ведь сам себе её создал.
Хотя уже привык, не первый случай,
Давно уж в подземелье стал своим.
Такой вот я по жизни невезучий,
Скитаюсь словно Гекльберри Финн"
Браток шутил, но в сердце были слёзы,
А в горле уж стоял противный ком.
Так вышло, что на три-четыре дозы
Он снова поменял родимый дом.
"Да, сволочь я и место мне в тюряге! –
Стучался пульс, раскаяньем звеня. –
Ах, милые мои вы работяги,
Простите, если сможете, меня! "
Но знал Браток, раскаянье – лишь кромка,
Хоть кровью покаянье напиши,
Наступит утро серое и ломка
Все чувства вырвет напрочь из души.
Отвлёк от грустных мыслей смех Баклана:
"Браток, я у Бурятихи видал
Как жадно ты смотрел на таракана,
Один бы был, наверное б, сожрал? "
"Сожрал бы, – улыбнулся и Братуха, –
И что мне таракана не сожрать?
Давно уже к спине прилипло брюхо,
Вы б вынесли скитальцу пожевать.
В подвале лишь сверчки да привиденья,
Вода и то со ржавчиной течёт.
"Я помню это чудное мгновенье,
Когда доел последний бутерброд."
Он вновь шутил, хоть было не до шуток.
Ах, знали бы на деле пацаны,
Что значит: не питаться двое суток.
А впрочем, в этом нет чужой вины.
"Терпи, Вован, я завтра после часа,
Ты только сто пудов в подвале будь,
Салатов, бутербродов, фруктов, мяса,
Короче, принесу чего-нибудь. "
"Эх, Лис, зачем сейчас-то ты про жрачку!
А если не "срастётся" при гостях? –
Браток швырнул на пол пустую пачку, –
Ну вот, ещё и курево в нулях. "
"Ну, курево, допустим, не проблема, –
Баклан достал початый "Беломор", -
А жрачка – да, совсем другая тема,
Диета, превращённая в измор.
Диета, в смысле сбросил ты конкретно,
Сухая и не вовремя еда,
Плюс куришь натощак, что тоже вредно,
С желудком шутки плохи, господа.
У матери сестра лежала с… этим…
С гастритом, даже страшно вспоминать,
Так вот, ей сорок два, но здесь отметим…"
"Бакланыч, хватит жути нагонять!
Я знаю, ты как лучше, но ей-Богу,
Не надо мне страшилок перед сном.
Ну что, братва, пойдёмте понемногу? "
"Разок ещё покурим и пойдём."
Листва как жёлтый пепел под ногами,
Прощались у Баклана во дворе.
Браток шутил: "Лисяра, жду с харчами,
Надеюсь, не забудешь об икре? "
Потом шагал по лужам, чуть ссутулясь,
Давно ли здесь кораблики пускал?
Ушли года. Ушли и не вернулись,
Осталась пустота: укол… подвал…
Все мысли нынче вязкие как вата,
Пропал давно уж к жизни интерес,
И ждёт очередного опиата
Живущий где-то в сердце чёрный бес.
Браток остановился у подъезда,
Обычный дом, такими в "старину"
Решением какого-то там съезда
Застроили буквально всю страну.
Спустился вниз и вот он под землёю,
Толкнул противно скрипнувшую дверь,
Запахло ржавой затхлою водою.
Здесь дом его приветливый теперь.
Подвал облезлой розовой "хрущёвки",
Ах, сколько он в нём времени провёл!
Кровати нет, лишь трубы для ночёвки,
А ящик из-под пива – стул и стол.
Темно. Прошёл наощупь, всё знакомо,
Уют остался в жизни той, другой.
С усмешкою сказав: "Вот я и дома! "
Достал огарок свечки за трубой.
Уют… А что такое это слово?
Наверное, домашнее тепло,
Но в жизни средь всего больного, злого,
Куда-то всё хорошее ушло.
Свеча из мрака выхватила стены,
Слой плесени и ржавую трубу.
Здесь нет весны, зимы, сезонной смены,
Здесь мрачно, как в большом сыром гробу.
Дымилась потихоньку папироса,
По стенам всюду ползали сверчки.
Что дальше? Ни ответа, ни вопроса…
Билет обратно порван на клочки.
Браток задул свечу и лёг на трубы,
Тоскливо где-то капала вода.
Он сплюнул и со злостью стиснул зубы,
Когда всё это кончится? Когда?!
Безбрежной синевой простор клубится,
Величественный, царственный пейзаж,
В нём хочется порою раствориться,
Иль взять с собой мольберт и карандаш,
Отринуть все тревоги и печали,
Поставить на ковёр песка штатив
И выплеснуть на холст седые дали,
Сквозь душу их красоты пропустив.
Цветы. Их запах манит, опьяняет,
Какой-то необычный, новый вид.
Чего-то всё же будто не хватает?
Мелодия здесь больше не звучит!
Грустят на небе ангелы и чайки,
И волны золотистому песку
Все тайны раскрывают без утайки
Про тёмную глубинную тоску.
А девушка-скрипачка, уж без скрипки,
Стоит на берегу и смотрит вдаль,
Не видно на лице её улыбки,
В глазах больших и синих лишь печаль.
Целует её волосы и шею
Невидимый прохладный ветерок,
А пенистый прибой, подобно змею,
Обвился вкруг прекрасных стройных ног.
Принцесса! Натали! Богиня! Фея!
Земное воплощенье красоты!
Закат, над океаном пламенея,
Печалит её нежные черты.
Рука, что держит шёлковый платочек,
Изящна и способна вдохновлять
Поэтов – на тепло любовных строчек,
А скульпторов – нетленное ваять.
Но грусть, откуда грусть? Откуда слёзы?
Откуда беспросветная тоска?
Осыпались магнолии и розы,
Разрушены все замки из песка…
Браток открыл глаза. Темно и сыро.
Во тьме нащупал пачку папирос,
Их дым развеял свежесть ТОГО мира,
И в этот мир обратно перенёс.
Вернулись все проблемы и тревоги,
Все "прелести" нелёгкого пути
По страшной и извилистой дороге,
По той, которой выпало идти.
Как странно, нет положенного страха,
Дорога эта вовсе не в зенит.
Высоцкий пел "в конце дороги плаха",
Так почему та плаха не страшит?
Наверное, их будущее в прошлом,
А прошлое давно уж стало сном.
Живут в порочном, тёмном, грязном, пошлом,
Бездушном, злобном мире и больном.
Отравлены сердца, разбиты судьбы,
Укол для них как воздух, как вода.
Браток курил и думал: "Эх, уснуть бы!
И больше не проснуться никогда…"
Родители… Тепло родного дома…
Тянулась к ним замёрзшая душа,
Но тело… Тело словно впало в кому,
Обратно возвращаться не спеша.
Привязано оно к смердящим будням
Уколов неразрывной бичевой,
Невидимой другим, здоровым людям,
Для коих наркоман – больной изгой.
Браток достал вторую папиросу.
Рассвет. А значит скоро новый день,
И где-то надо вновь искать на дозу,
Неважно, лень тебе или не лень.
Без дозы ломка хлещет душу плетью,
Не жив, пока не сделаешь укол.
А был ведь шанс отправиться за медью,
Дурак он, что с Пиратом не пошёл!
Как можно упустить такое дело?
Похоже сам себе он стал врагом,
К обеду бы уже варились смело,
Кололись бы нормальным дозняком…
Во мраке что-то топало, шуршало,
За стенкой громко капала вода.
Ах, где же вы, подушка, одеяло…
Ах, где же ты, горячая еда…
"Браток, проснись! Давай, вставай скорее! –
Лис тряс его и пахло чесноком. –
Я чувствовал, опасная затея!
Пирата взяли. Да, с поличняком.
И меди с ним почти четыре пуда,
Нарочно дали время "наломать".
Откуда это знаю? От верблюда!
Звонила тётя Надя, его мать.
Советовалась с мамкой и ревела.
Мой дядя, ну который мамкин брат,
Сказал, что он возьмёт Пирата дело.
Ну, как зачем? Юрист он, адвокат.
Короче, я в курсах всего расклада,
Пират туда по-тихому залез,
Орудовать давай, а там засада!
Сюрпризик, как на поле, блин, чудес.
Вот ночь наикрутейшего облома!
Пират, бедняга, сам теперь не рад.
Ах да, ведь я харчей принёс из дома,
Там сало с чесноком и мармелад.
Ты это… извини, я взял, что было,
Ну, в смысле – не успел еды собрать.
Как только тётя Надя позвонила –
Какая там еда! К тебе бежать."
Браток смотрел на пол туманным взглядом:
"Да ладно, Лис, не мажься, ерунда.
Спасибо и за сало с мармеладом,
Хоть что-то, хоть какая-то еда.
Прикинь, а я жалел, что отказался
С Пиратом за металлом подорвать,
А вон каким там прикуп оказался…
Поездка в "край чудесный" лет на пять.
Дела-а-а… Ну ладно, Лис, давай уж хавку,
Война-войной…Баклану не звонил? "
"Звонил, он через час придёт на лавку.
Ты ешь, а то совсем, гляжу, без сил. "
Тянулись дни, как мягкая резина,
Листва отшелестела, выпал снег.
На "точках" неизменная картина,
Там времени прервался точный бег.
Всё то же и всё те же – Роза… Белла…
Меняются лишь опия сорта.
Торгуют ханкой нагло, даже смело,
Не пряча кайф в интимные места.
От них страдают целые районы,
Ни ночью нет покоя и ни днём.
Бездействуют (намеренно?) погоны,
Раз в месяц проводя большой "приём".
"Приём" или "приёмка", как угодно,
Хотя названье ЦИРК здесь в самый раз,
Хватают наркоманов принародно
И пачками запихивают в "ПАЗ".
ОМОНа приезжает чуть не рота
"Ломать" больных тщедушных доходяг.
"Гляди, народ, в ОБэН кипит работа,
Мол, хлебушек едим не просто так."
Одно лишь странно, после их отъезда
Проходит, ну буквально, минут пять,
И вот уже выходят их подъезда
"Чавэллы", продолжая торговать.
Был суд. Пирату дали два и восемь,
Отправили месить в Сибири грязь.
Такая вот безрадостная осень
Для Пиртова Сергея удалась.
Друзья теперь втроём ломали дачи,
Прокалывали деньги и опять…
Порою отправляли передачи,
Когда случалось много своровать.
По-прежнему – металл, уколы, варки,
Лишь дозы незаметно, но росли.
В стране волна – киоски, иномарки,
Дефолт и деревянные рубли.
Браток домой вернулся. Но недолго
Без дозы он сумел терпеть уют.
Есть сила воли, только мало толка,
Не вырваться уже из этих пут.
Держался. По ночам стонал в постели,
Страдал, опухли руки и лицо.
В итоге, по прошествии недели
Сбежал, украв у матери кольцо…
У Лиса мать положили в больницу,
Инфаркт. А ей всего лишь сорок два!
Сыночек ей поведал небылицу,
Что в карты проиграл и ждёт братва
Когда он рассчитается с долгами,
А главный их сказал, добавил он,
Что, мол, не обязательно деньгами,
Им, мол, вполне сойдёт магнитофон…
Ах, матери! За что они страдают?
Как тяжек крест – ребёнок наркоман!
Седеют раньше времени и тают,
Всё чаще что-то капая в стакан.
Болит душа холодными ночами,
Бессонница, а утром на завод.
И, сгорбливаясь хрупкими плечами,
Несут неимоверный груз забот.
Лишаются одежды, украшений,
Выслушивают сплетни за спиной,
С надеждой рвут листочки с объявлений:
"Излечим наркоманию, запой. "
Глотают дни как горькую отраву,
Что завтра от ребёнка ожидать?
За муки эти можно им по праву
Медаль "Мать наркомана" выдавать.
Да, жаль, что нет в стране такой медали…
Ну, в общем, дни тянулись, падал снег.
Браток, опять "сорвавшись", жил в подвале,
Куда он приходил лишь на ночлег.
"Ломало" всех троих. Как царь на троне
Браток лежал безмолвно на трубе,
Баклан и Лис сидели на картоне
В подвальной отсыревшей темноте.
"Ну что, ещё какие варианты? –
Браток отбросил в сторону бычок. –
Ей-Богу, вы сейчас как дуэлянты,
Я смог надыбать денег, ты не смог…
Хорош уже считать свои заслуги,
Лисяра, я тут вспомнил: как-то днём
Под кайфом говорил ты о подруге,
Так может, у неё бабла займём? "
"Ага, она как-будто бы не знает
На что мне эти деньги и зачем.
Я пробовал, Лариска отпадает,
Вот раньше заняла бы без проблем.
Бакланычу вон люди доверяют,
Он чётко возвращал всегда долги.
Пусть скажет, что на обувь не хватает,
Что вдруг подорожали сапоги.
А что, Баклан, зайди к своей соседке,
Тёть Кать, мол, одолжи червонцев пять,
Мол, девушке любимой на конфетки.
Хоть раз ты можешь, честный наш, соврать? "
"Ты сам-то, генератор умных планов,
Пошёл бы, да и занял, коли так.
Соседей нет? Иль мыслей для обманов?
Другим только советовать мастак. "
Лис кисло усмехнулся и ответил:
"Соседи есть, но мне они ни-ни,
Пошлют туда, где путь совсем не светел,
Их мать просила, так что извини.
Браток, а ты с соседями контачишь?
Так может к тем, с которыми в ладу
Пойдёшь, там покривляешься, поплачешь,
Мол, денег одолжите на еду. "
"Такая тема – лажа изначально, -
Браток подкладом куртки вытер пот, –
С соседями я жил хоть и нормально,
Навряд ли кто-то денег мне займёт.
Там жмоты все, реально, скопидомы,
А деньги хоть и есть, но не дадут.
Не то, что мне, сбежавшему из дома,
Друг другу, блин, и то как эти врут.
Бакланыч, может, сделаешь попытку?
Скажи, что день рожденья, так и так,
Займите на цветы и на открытку,
У предков, мол, с финансами голяк. "
"Во-во, Баклан, я это и толкую, –
Лис чиркнул зажигалкой в полутьме, –
Нет смысла просто так сидеть, впустую,
Пойдём, хотя б узнаем, нет так нет."
"Достали вы. Ну что ж, сходить недолго,
Пойдёмте, подождёте за углом.
Хотя сдаётся мне, что мало толка,
Процентов девяноста, что облом. "
"Ну, как? " - Браток и Лис с надеждой ждали, –
Бакланыч, что молчишь-то, как дела? "
"Никак." Баклан не сдерживал печали
И вдруг сказал с улыбкой: "Заняла!"
"Баклан, ты нам нарочно трепешь нервы? –
Лис делал вид, что жутко возмущён, –
Ну вот, теперь в кармане есть резервы,
Погнали до цыган" – добавил он.
Обратно шли по тёмным переулкам,
Над городом уже висела ночь.
И где-то далеко во мраке гулком
Кому-то "скорой" вой спешил помочь.
"Ну что, идём к Бурятам как обычно? "
"К кому ж ещё, Лисяра, как не к ним?
Бурятиха одна теперь, отлично,
Одной-то нужно меньше, чем двоим. "
Чуть позже Лис ушёл узнать про варку,
Баклан с Братком остались во дворе.
"Вован, ты помнишь рыжую Тамарку,
Разбившуюся в прошлом сентябре?
Ну, Томку, одноклассницу Пирата,
С чудной такой фамилией – Сирень?
А я ведь был влюблён в неё когда-то…
Она мне стала сниться каждый день.
Мы ходим с ней по выцветшему саду,
Тепло, но под ногами тонкий лёд,
И в тихую туманную прохладу
Она меня улыбкою зовёт.
И, знаешь, так легко и безмятежно
Быть с нею в том чарующем саду,
Она меня целует нежно-нежно,
Всё манит за собой и я иду.
Как странно, год прошёл и вот приснилась.
Неясный, но красивый очень сон…
Не знают только, как она разбилась,
Зачем средь ночи вышла на балкон.
С живой-то с ней почти мы не общались,
Хотя ведь тоже села на иглу.
Лишь в школе, в третьем классе целовались
За старою беседкой на углу…"
Браток молчал. Какие сны, Валера?
Скорей бы уколоться, мочи нет.
Ах, Лис! Его дурацкая манера –
Поднялся и пропал, гасите свет…
Сварились, укололись, полегчало,
Средь ночи расходились по домам.
В морозной вышине луна скучала
И ветер что-то пел пустым дворам.
Тот день… Тот день забудется едва ли.
Окрепнувший ноябрьский мороз
И голос Лиса в сумрачном подвале:
"Баклан вчера "отъехал". Передоз…"
Потом не дни, а словно тьма колодца,
Холодная, пустая, злая тьма,
В которой сердце будто и не бьётся,
В которой только вечная зима…
На похороны даже не ходили,
Друзей туда старались не пускать.
"Вы, сволочи, Валеру загубили! " -
Кричала обезумевшая мать.
Лишь издали смотрели, как выносят
И как на грязный снег летят цветы.
Он больше ничего уже не спросит,
Он там, где нет безликой суеты.
Два месяца назад был день рожденья,
Шестнадцать лет, начало всех начал.
С надеждою на свет выздоровленья
Валера этот праздник отмечал.
А нынче… Причитания над телом,
Кружащийся и падающий снег.
Морозный воздух. Красное на белом.
Венки. И синева закрытых век…
Как это было так и не узнали,
Нашли его в подъезде поутру.
Менты потом свидетелей искали,
До вечера ходили по двору.
Соседи, те, что знали его лично,
И те, что не знакомы были с ним,
Твердили в один голос, как обычно:
"Не видели. Не знаем. Не следим. "
Эксперты лишь качали головою:
"Укол он сделал сам, нашли иглу.
Но только вот… В подъезде были двое –
Анализы окурков на полу. "
Ни "пальцев", ни свидетелей, лишь тело.
Кого искать, погибший – наркоман.
Недели через две закрыли дело.
Вот так из мрака в мрак ушёл Баклан…
И снова дни тянулись однобоко,
Вархаты, дозы, грязь, всё меньше вен.
И поиск денег, вечная морока,
Тот круг, в котором всё без перемен…
Подъезд. Браток с тоской глядит в окошко:
"Нет, правда, Лис, ведь кто-то ж завязал?
Ну что, ну "поломает" нас немножко,
Лишь первый месяц трудно, я читал.
Естественно, зависит всё от воли,
Тут главное – решиться самому,
Стерпеть в начале ломочные боли,
Зато потом всё будет по уму.
Есть люди, что кололись лет по десять,
Но всё-таки сумели завязать.
В подвале было время это взвесить,
Я взвесил и решил – пора
кончать.
Ещё считал проколотые деньги,
Простой до безобразия процесс,
У нас с тобой, не падай на ступеньки,
По венам ездит новый "Мерседес". -
Браток вздохнул. – Такие вот делишки.
Ну, что, Антон Лисянский, что молчишь?
Ты с ломкою знаком не понаслышке,
Как думаешь, ты месяц устоишь? "
Лис долго мял в руке пустую пачку:
"Да, месяц, как ни думай, это срок.
Тут главное нельзя пороть горячку,
На "раз" не перегнёшься. Ты ж не смог?
На водке надо или на таблетках,
А вот в "наркологичке" - ерунда!
Там нарики сидят как птицы в клетках,
А стоит только выйти и айда…"
"Вот видишь, Лис, тут главное держаться,
Без этого лечиться смысла нет.
Давай с утра начнём "перегибаться"?"
"Давай…" В окошко лился лунный свет.
Настало утро. Городские пульсы
Забились повседневной суетой.
Гигантский город ожил и проснулся,
Повсюду забурлив людской толпой.
Браток весь день читал в подвале сказку.
Лис дома слушал рэп, давил кровать.
Но ближе к ночи, плюнув на "завязку",
Пошли с домов антенны воровать.
Не раз они решали "перегнуться",
Но ломка остужала этот пыл.
Хотелось просто взять да и проснуться,
Чтоб снова стать здоровым, полным сил.
Попыток было много, мало толка,
Терпели ломку, пробовали пить,
Держались как могли. Увы, недолго.
Тем более, что было, где купить.
Браток домой два раза возвращался,
Но там непонимания стена.
А что-то объяснять он не пытался –
За вещи непрощённая вина.
За Лиса мать с отцом взялись серьёзно,
Поняв, что если сына не лечить,
Всего лишь миг и будет слишком поздно,
Чего уж за примерами ходить…
Сменялись дни холодными ночами,
Возила Лиса по больницам мать.
И после консультации с врачами
Отправила в деревню "отдыхать".
Браток один остался. Только ветер
Ночами выл в подвальное окно.
Один. И мрак. И ломочные плети.
Холодное обколотое дно…
Декабрь. 31-е. Суббота.
На улице предпраздничный настрой.
У всех одна приятная забота,
С оптовок поскорей спешат домой.
Готовить "Оливье" и заливное,
Под ёлку класть подарки для детей,
Тушить в духовке мясо на ;второе;
И праздновать в кругу своих семей.
Торгуют разносолами старушки,
В "царя горы" играет детвора,
То тут, то там взрываются хлопушки,
Повсюду праздник с самого утра.
Всё ближе время к ночи новогодней,
Всё больше в окнах ярких огоньков…
В подвале жуткий мрак, как в преисподней,
И грустный хор невидимых сверчков.
Браток лежит, закрыв лицо руками,
Уставший, безучастный ко всему,
Как-будто отпеваемый сверчками,
Тревожащими здесь немую тьму…
Волна, как чёрный демон из пучины,
Огромная и страшная волна,
Оставив на песке лохмотья тины,
С шипеньем в океан ползёт она.
И снова возвращается обратно,
Вгрызаясь в берег пенистым клыком,
Усиливая натиск многократно,
Как катящийся с горки снежный ком.
Закрыто небо тучами седыми,
И ветром переломаны цветы,
Поблекли и поникли, а над ними
Воздушный шарфик девушки-мечты.
От розовых шипов не отцепиться,
Не вспомнить больше нежность той руки,
Трепещет на ветру, как-будто птица,
Попавшая в охотничьи силки.
Свет молний над бурлящею водою
Пронзает небо, рвёт напополам,
И ветра свист подобен злому вою,
Он вторит грозным стонущим волнам.
Средь гула слышен чей-то плач печальный,
То чайки кружат где-то в вышине,
Как реквием последний, поминальный,
Для тех, кто в этот час уже на дне.
Бушует океан, бурлит и где-то
Сбиваясь с курса, тонут корабли…
Ах, где же ты, кудесница рассвета,
Прекрасная скрипачка Натали…
Браток стонал от ломки. Пот и слёзы
Катились по худым его щекам.
Он вспомнил белый снег, гвоздики, розы…
"Ну что, Бакланыч, как живётся ТАМ? "
Потом курил. Вверху над головою
Смеялись и шумели голоса.
В окне кусочек неба со звездою.
До праздника всего лишь полчаса.
Умылся грязной ржавчиной из крана,
Подкладом стёр с лица остатки слёз,
Нашёл осколок старого стакана
И вышел на декабрьский мороз.
Пустынный двор. Скрип снега под ногами.
Из окон свет, как старый детский сон.
Пройдя под вековыми тополями,
Верёвку бельевую срезал он.
Вернулся. Чуть помедлив у порога,
Шагнул, как в бездну, в сумрачный подвал.
В висках стучался пульс: "Ещё немного…"
К трубе во тьме верёвку привязал.
Два выхода: в "завязку" иль в могилу,
Но где найти волшебный "исцелин"
И для борьбы с самим собою силу?
А значит остаётся лишь один…
Он бросил к двери пачку с "Беломором":
"По ней найдут, пусть будет на виду…"
"Четыре!" - наверху считали хором
Последние секунды в том году.
"Ах, мама, как печаль твою развеять?
Я знаю, ты должна меня понять.
Прости… Прости за всё, что было…; "Девять!"
Со смехом продолжали там считать.
Браток залез на ящик, расстегнулся,
"Прощайте… Мама, я тебя люблю…"
Печально и спокойно улыбнулся,
"Двенадцать!" Молча взялся за петлю.
I I I
Прошли года. Сменился президент,
Страна уже давно не на мели.
Гораздо ниже смертности процент,
Порядок худо-бедно навели.
Решили большинство больных проблем,
Гораздо меньше "точек" и барыг,
Не то, чтобы не стало их совсем,
Но это уж не тот как раньше пик.
Сменились и наркотики в стране,
Всё больше новых, западных отрав.
Подростков так же тянет к новизне
Как раньше. Нет, не всех, ведь вкус и нрав
У каждого, кто в силе мыслить, свой,
Кому-то нужен опий, "герыч", "кокс",
Таблетки, папиросы с анашой,
Кому-то бег, атлетика и бокс.
Пират, когда сидел свой первый срок,
В тюрьме решил навеки "завязать",
Но, выйдя, устоять, увы, не смог:
Укол, угон и он в тюрьме опять.
Ещё четыре года отсидев,
Он вышел. Но теперь уже не тем…
И в драке мужика ножом поддев,
Уехал за решётку насовсем…
Лис после переезда сам не свой,
Лежал недели две, не выходя,
Стонал, об стены бился головой,
Пытался вены вскрыть. А погодя
Стал литрами "стаканить" самогон.
Бездумно, беспробудно, день за днём,
Уже не различая явь и сон,
Охваченный сивушным злым огнё
Не ломкой, но похмельем он страдал.
С икотой просыпаясь по утрам,
К соседу дяде Ване убегал,
И в долг просил дежурных двести грамм.
А к вечеру, уже напившись "в дым",
С такой же деревенскою шпаной
Рыдал, опять рассказывая им
О прошлой страшной жизни городской.
За пьянкой - пьянка, он почти не ел,
А спал, когда уже не мог "бухать".
Проспавшись, ненадолго , но трезвел
И вновь бежал на выпивку искать.
Горячкою охваченный порой,
Он бегал с топором, пугал народ,
Допился и "поехал" головой,
Теперь в больнице, уж четвёртый год…
А мать Баклана, словно гору с плеч
Сняла, когда под боль душевных ран,
Чтоб младшенького сына уберечь,
Уехала к сестре в Ленинакан.
Но каждый год она брала билет
И ехала Валеру навестить.
Семнадцать… Восемнадцать… Двадцать лет…
Могло, да, лишь могло бы ему быть.
Сидела на могилке до темна,
Рассказывая сыну, как живут.
И снова на вокзал брела она,
Один теперь к Валерочке маршрут…
Летели годы пущеной стрелой,
Менялись мода, песни, падал снег,
Листва шумела зеленью весной,
Бурлящий, непрерывный жизни бег.
Но были те, чьи лица словно тень,
Изгои тёплых сытых городов,
Встречающие с плачем каждый день,
В плену жестоких ломочных оков.
Все те, с одной мечтою – завязать,
Из них: кто не успел, а кто не смог,
Все те, что продолжали умирать
В подъездах, парках, скверах, а Браток…
Браток той ночью выбрал не петлю,
Решился и боролся до конца.
Не сразу, но в итоге свёл к нулю
Зависимость от опия сырца
ЭПИЛОГ
Бесплатный вход. На платный вышла мода,
Кругом в красивых рамках золотых
Картины по стенам, полно народа
На выставке талантов молодых.
Студенты, детвора, искусствоведы,
Душою отдохнуть – те, кто устал,
По будням, в понедельники и среды
Приходят в этот выставочный зал.
Здесь царство незатейливого чуда,
Прекрасного уютный уголок.
Выходят люди добрыми отсюда,
Забыв на время груз своих тревог…
Экскурсия. Седой администратор
Показывает новых пять картин:
"Таким увидел наш земной экватор
Студент, сюрреалист, Сергей Лузгин.
Пройдёмте дальше, вот ещё работы,
Девчушка, ей всего семнадцать лет,
Но как она рисует натюрморты!
Смотрите, как играют тень и свет!
Мне кажется – полотна оживают
У тех, кто пишет искренне, с душой,
Прислушайтесь к тому, что окружает:
Вот здесь шумит и пенится прибой.
А с этих так и слышишь птичий свист,
Столь точно передал красу лесов
Талантливый художник-пейзажист
Владимир Александрович Братков.
И вот его работа, чуть правей,
Прекрасный, хрупкий, нежный, алый мак.
Он так и веет свежестью полей,
Но с ним изображён крутой овраг…"