Джа эра дритта ин су ля фьАмма, э куЭта,
Пер нон дир пью, е джа де ной сен' джа
Кон ля личенциа дель дольче ПоЭта
И колесница Одиссея не ждала -
Умчалась вдаль, и с нею два героя,
И капсула огня другая подплыла;
Она ревела, как известный торро,
Иначе - сицилийский бык из меди,
Отлитый мастером, который
Любезно предложил тирану Фалареди
Казнить в утробе медной неугодных лиц,
Всего лишь разведя под ней огонь гореть:
"Вы посмеётесь всласть, услыша возглас "Му-у!" -
Сказал Перилл, протягивая руку,
Но испытать творение царь предложил ему
Как автору, и тот взревел от мук,
А Фалареди хохотал до колик
В немалом животе: "Мерзавцу и наука!"
Суд даже адский иногда позволит
Передохнуть, задать вопрос, ответить,
Не дав сгореть до тла, что было б волей:
Тень больше ощутит моральные мученья -
Ведь тела нет, а также жира, кислорода,
Всего того, что подлежит горенью,
Но не пристало мне судить природу
Загробную, ведь здесь свои законы;
Из капсулы послышались слова такого рода:
"О, ты тосканец, твой акцент знаком мне,
Всего два года, как я мир покинул,
Я горемыка, Гвидо Монтефельтро;
Скажи, что там в Романье милой,
Не утаи, война бушует, как всегда, наверно?
Грядущее - яснО, но что сегодня - смыло".
И я ему: "В Романье тихо, а Равенна
Пока у гвельфов, правит граф Полента -
Старик-отец Франчески убиенной".
И дух мне: "Знаю - жив он будет десять лет,
Сражался с ним не раз и с его зятем одноглазым,
Торжествовал почти всегда победу".
И я ему: "Ты честен, храбр, но в огненную плазму
Как ты попал? Она ж карает самых грешных", -
И тень ответила не сразу,
От боли замычала бешенно,
Потом себя превозмогла, наверно,
И продолжала уж неспешно:
"Предчувствуя конец, постригся в кордильеры,
Ведь корда - это вервь, беднейший пояс,
Святой Франциск хранитель этой веры
И основатель ордена всех бОсых.
Зазубренный свой меч забросил
И вместо ножен взял я посох;
Молился истово, что было сил,
И стал уж уповать, что в Рай возносят
Таких, как я (Франциск Ассизский!)
Он за меня смиренно просит
Прощенья Господа, я ж был военным;
Сбылось бы всё, сумей отбросить
Богатство суету - не видеть бы Геены.
Но от природы я хитёр, как лис;
Заметил это папа, к сожаленью,
И милости и похвалы лились
Ко мне от Бонифация Восьмого:
"Советником ко мне приблизься!" -
И я не устоял. Внимания такого
Не получал никто из самых приближённых,
И как Сильвестр святой стал лекарем учёным -
Сиделкою при Константине прокажённом
И Божьей милостью он исцелил властителя,
Вот так почти и я советовал, хитрец прожжённый;
Стал Бонифаций победителем
Во всех компаниях, что вёл он,
Богатых римлян злой гонитель;
Мой здравый смысл меня подвёл.
Давно святейшему мозолил глаз Колонна -
Древнейший род, который цвёл
И не нарушил ни законов церкви лона,
Не вёл торговли с сарацинами,
Дружить с Исламом не был склонен,
Но папа Бонифаций попытался силой
Всех колоннезцев выгнать вон,
Оплотом их был замок Пенестрино,
Что был надёжен и вооружён
И войском охранялся многочисленным;
Как папа ни старался, не сразил Колонну
И умолял меня: "Сын мой, ну поразмысли,
Как похитрее поступить -
От этих снобов мне страну очистить?
Совет греховный я готов простить,
Всё на себя беру, наместник Божий,
Тебя ж - у Высшего престола усадить".
И я подал совет негожий:
Взамен оплота обещать прощенье
От папы на сто лет и даже больше, -
Аристократы, свято веря в честность,
Уйдут, а замок их с землёй сравняют,
Всё остальное - дело техники;
Наместник Бога нежно обнимает
Меня и точно следуют совету,
Колонны род с позором изгоняет..
Спустя три года в Ад по всем приметам
Низвергнут будет папа Бонифаций,
За все свои грехи придёт с ответом.
В миг моей смерти стали драться
Святой Франциск и Чёрный Херувим,
Который с лёгкостью мою оспорил святость;
Хвост Миноса был восемь раз обвит, -
Как видите, в восьмом я круге,
И вот два года огнь меня палит", -
И Гвидо отлетел, остался я в испуге
При всех грехах моих. Но утешал мой стыд
И сила ангельская в друге;
И следующей канцоны уж река горит.