Когда его рвало чужой тоской на белый пергамент строк,
Когда пропускались по нервам чьи-то дурные сны.
Он брал весь этот хлам и запирал его на замок
В самой безлюдной комнате выдуманной страны.
Потом он садился на стул и долго смотрел в потолок.
Мягкость теплой ладони почувствовав левым плечом,
Что-то острое тут же впивалось в правый висок, -
И душа обливалась расплавленным сургучом.
Так одна приходила как теплый и солнечный май,
Расправляя затекшие плечи ему, и ласкала вихры.
То другая, сквозящий из окон с собой приносила февраль,
Прошивая его прямо в душу ударом иглы.
Он одной рассказывал долго, уютно сидя до темноты,
Провожал до дома, подшучивал навеселе.
А второй заламливал руки так больно, целуя до немоты,
Стараясь хоть на мгновенье оставить ее себе.
Проклиная одну, он молитвы шептал для второй.
Застывал в мертвом райском саду, замороженный в лед.
Обе женщины были ему неизбежны судьбой,
Обе женщины были в реальности только одной.