С О Д Е Р Ж А Н И Е
1. Сын кузнеца и медсестры
2. В эпоху нежности
3. Белая ворона
4. В редакции
5. Родник
6. Будильник
7. «Я помню в заводской газете…»
8. «Давным-давно отточен карандаш…»
9. Боль
10. «Не сходится задача, не пишется строка…»
11. Ах ты, липа моя
12. Периферийные поэты
13. Сапёры
14. «Вновь тащу себя я за уши…»
15. Трудно
16. Разговор
17. Атлантида
18. Смерть Старшинова
19. «За неделю антологий…»
20. Памяти Анатолия Брагина
21. Совет поэтов
22. «Слово»
23. Памяти Николая Дмитриева
24. Одиночество поэта
25. Наши мамы
26. Юрий Щелоков
27. Донской
28. «Поэзия хлебом не кормит…»
29. На вечере памяти Владимира Большакова
30. Знамя
31. Памяти Дмитрия Кедрина
32. Диван
33. Памятник Гумилёвым и Ахматовой в Бежецке
34. Графоман
35. Муза
36. Архимед
37. Библиотека
38. Высь
Кроме того, стихотворения, связанные с этим циклом «О СТИХАХ И О ПОЭТАХ», есть:
в цикле «ИЗ АНТОЛОГИЙ» — «Рекомендация», «Россия, Русь…», «Летописцы»,
в цикле «ШАХТЁРСКОЙ ЮНОСТИ ЛУЧИ» — «Я опять из глубин, из потёмок…»,
в цикле «И НИКОЛАЙ ЧУДОТВОРЕЦ» — «Не гаси мою свечу», «Призвание»,
в цикле «ДЕДОВЫ МЕДАЛИ» — «Старшиновская пехота»,
в цикле «ИЗ ДНЕЙ ПОЭЗИИ» — «Поэты»,
в цикле «О СЫНОВЬЯХ» — «Кубики»,
в цикле «О РАБОТЕ И НЕ ТОЛЬКО» — «Над Осиновой горою море сини», «Завод кирпичный…», «О дыме и Доме»,
в цикле «ПУТЕШЕСТВИЯ, ПОХОДЫ» — «Святогорский монастырь», «Оберег»,
в цикле «О ЛЮБВИ» — «Голоса безответной любви», «Вдохновение», «В Литинституте», «Известный один городской книгочей…»,
в цикле «ФИЛОСОФСКАЯ ЛИРИКА» — «Об искусстве», «Дорога к морю долгая…»,
в цикле «О МАМЕ, ОБ ОТЦЕ» — «На берёзе у крыльца…».
С Ы Н К У З Н Е Ц А И М Е Д С Е С Т Р Ы
Прилежней нет в селе чтеца:
Всю ночь порой на кухне.
Сын медсестры и кузнеца
Давно уж не был в кузне.
Уходит в лес он, жжёт костры —
И вот уж свищут птицы:
Сын кузнеца и медсестры
Чурается больницы.
«Сынок, пора бы выбирать!
Чем будешь ты кормиться? —
Мальчишку спрашивает мать, —
Не кузня, так больница…»
«Сынок! Что ищешь? Не пойму, —
Отец пытает парня, —
Неужто сердцу твоему
Не люба наковальня?..»
Щепотка соли, пять картох,
Тетрадка в рюкзачишке.
Что выбирать, коль выбрал Бог —
И свет Его в мальчишке?..
И смят листок — сто слабых строк
В костре пылают новом.
Зачем пытать? Пытает Бог,
Пытает парня Словом!
Вот он — с тетрадочкой худой,
Худой, но увлечённый —
Поёт, обедая водой
С картошкою печёной.
А что поёт? Стихи поёт,
На слух стыкуя звуки.
И снова пишет,
Снова рвёт
В бреду блаженной муки!
Будь счастлив, парень!
Пой, чудак!..
Но встретится девчонка —
И бросит оземь свой рюкзак
Влюблённый мужичонка!
И проклянёт — свой дар,
Свой труд,
Где никакой зарплаты:
Стихи не сеют, мол, не жнут —
И не годятся в сваты!
И вспомнит мамины бинты,
Огонь отцова горна…
А Бог посмотрит с высоты —
И засмеётся горько!..
В Э П О Х У Н Е Ж Н О С Т И
Новостей дырой озоновой
Выжгло душу — еле выжила:
Нет Серёжи Белозёрова,
Нету Коли Завалишина.
Вместе мы рвались в Поэзию,
Пацаны послевоенные,
Плавя гордости агрессию —
В нежность, в строчки откровенные.
Нам не пели трубы медные,
Но гордиться хватит повода,
Коль страны плоды победные
Утоляют чувство голода.
Да и что нам, небалованным:
Мало той отцовской гордости?
Жить бы Музой расцелованным —
Вечно жить в счастливом возрасте!
Но коль смеешь
Мир —
Соцветием
Рифм пленять, из сердца выдранным, —
Уж, увы, ни долголетием
Не отметишься,
Ни «Избранным»…
Верю я: в Эпоху Нежности
Бредящий литературою
Следопыт — найдёт подснежники
Строк, не сгинувших под Тулою, —
И поймёт, что беспризорная,
Может, нежность бы не выжила —
Без Серёжи Белозёрова
И без Коли Завалишина…
Б Е Л А Я В О Р О Н А
Я посетил заветные места,
Где начиналась детская держава,
Где мука рукописного листа
Мне одному тогда принадлежала.
Ещё никто-никто на всей земле,
Никто в селе, ни в школе и ни дома
Не знал про то, что у меня в столе
Два рифмами исписанных альбома.
Они лежали в тайном уголке,
И я, готовя школьные уроки,
В них ставил дату, словно в дневнике,
И заносил задумчивые строки.
Чего боялся, что оберегал —
Не доверял ни маме и ни другу?
И почему я в рощу убегал,
И почему один бродил по лугу?
И почему любимое своё
Читал я лишь цветам и бересклету?.. —
Я понимал, что даже вороньё
Не навредит заветному секрету!
Но страшен снисходительный укор
Крестьянского насмешливого слова, —
Смесь зависти и спеси, —
С давних пор
Всех непохожих судящий сурово!..
И мудрой птицы–ворона совет
Пронзил мне сердце:
«Спрячь свою корону!
Я помню не одну за двести лет
Заклёванную белую ворону…»
В Р Е Д А К Ц И И
Журналисту Яну Пенькову,
моему первому литконсультанту
Весной навоз разбрасывал, а летом
Я с бабушкою овощи ращу.
Ещё — пишу, мечтаю стать поэтом,
В газете напечататься хочу...
«Зайдём, коль просишь, — бабушка сказала, —
А заодно — на рынок с чесноком».
На лошади колхозной — до базара.
С базара до редакции — пешком.
И вот сижу в уютном кабинете
С тетрадкою заветною в руке,
Читаю о навозе и о лете,
О выращенном честно — чесноке.
О том, что мёд хорош, но пчёлы жалят,
Что под полом — подпольные сверчки…
И — чудо! — интерес изображают
Литконсультанта грустные очки.
Но, видимо, ему надоедает:
Ведь с классикою рядом — ерунда.
Но как сказать?
Вдруг мальчик зарыдает —
Такое тут бывает иногда.
Он рассуждает о метаморфозе
Метафоры,
О стиле, языке… —
И вдруг, смеясь:
«Но главное — в навозе!
Пиши! Неплохо, брат, о чесноке…»
Р О Д Н И К
За небо в нём,
За синеву над ним,
За то, что он проклёвывает чащу,
За то, что он —
Негромкий, некричащий,
Но чист и свеж, —
Я полюбил родник.
Бывает:
Солнце жжёт над головой,
Бывает:
Зной становится бедою!
Тогда он к вам протянется —
С живой,
С прозрачной,
Со студёною водою.
Вкуснейшая!
Как будто в первый раз
Ты пьёшь её —
И припадаешь снова…
Ищу слова я.
Как похож сейчас
Глоток воды —
На найденное слово!
Б У Д И Л Ь Н И К
Слышнее, чем сирены вой,
Чем крики петухов,
Будильник мой —
Мой часовой
На службе у стихов.
Опять, заполнив сонь и тишь
Предощущеньем дня,
Звенит безжалостный малыш
И требует меня.
Кричит он: «Тех, кто со страной
Штурмует рубежи,
Хотя б метафорой одной
Скорее поддержи.
Тем, кто вгрызается в покой
Пустыни и тайги,
Пусть не рукой — хотя б строкой
Скорее помоги.
Тех, кто в работе и в бою
Спешил творить добро,
Достоин будь! Твори!..»
Встаю —
И пробую перо.
* * *
Я помню: в заводской газете.
Впервые прочитав свой «стих»,
Я был счастливейшим на свете,
Я думал: многого достиг.
Других ни в чём не упрекая,
Своих ошибок не таю —
Прости, газета заводская,
Самонадеянность мою!..
Потом я видел, как деталь
Вытачивает старый токарь —
Её сияющая сталь
Вдруг обожгла меня, как током.
Я видел: плавку металлург
Оценивает, смежив веки…
И я подумал как-то вдруг:
«Что знаю я о человеке? —
Что я могу ему сказать?
Что в сердце есть?
Что за плечами? —
Чтоб мог он зимними ночами
Стихи мои перечитать?»
Я видел в старых мастерах
К труду такое уваженье, —
Как будто жило продолженье
Их рук и сердца в их делах!
Поэзию их мастерства
Я будто чувствовал подспудно…
И понял я:
Как это трудно
Стихами складывать слова,
Чтоб стать стихи мои могли
Работы мастера достойны, —
И были недра их просторны
Для чувств и красок всей Земли!
* * *
Давным-давно отточен карандаш,
К губам слова такие подступают.
Что вот уже всю жизнь мою,
Всю память
Безжалостно берут на абордаж.
Но, белый лист, я честно признаюсь,
Что белизны нетронутой боюсь!
Боюсь я, что слова, войдя в мой стих,
Уснут в нём успокоенно и сыто.
И потому сквозь сердце,
Как сквозь сито,
Стократно я просеиваю их.
Стихи — сыны огня, и тем чисты!
Гордыни ль спесь,
Притворство ль равнодушья —
Лишь их мираж,
Лишь дым, где от удушья,
Обманутые корчатся листы...
Б О Л Ь
Памяти товарища
по литературному объединению
Александра Толмачева
Почти чужой,
Почти родной,
Ни франтом не был ты,
Ни хватом —
И вот стоишь передо мной
В своем костюме мешковатом.
Стоишь и хмуришься:
«Шалишь!
Опять неискреннее слово!..»
За день до выстрела стоишь,
До рокового…
Когда сходились мы в Лито*,
Кричал ты Боре:
«Опять не то!
Опять не то:
Не слышу боли!
Ты оскверняешь Божий дар,
Строкой торгуя.
Хотя бы перышком
Ударь
В ладонь нагую!
Хотя бы руку опали,
Свой дух пытая, —
Чтоб люди
Лучше стать могли,
Тебя читая!..»
Почти чужой,
Почти родной, —
В душе считал тебя я братом...
И вот —
Лежишь передо мной
В своём костюме мешковатом.
Ружья презрительный оскал,
И кровь,
И саван парусинный...
Неужто боли
Ты искал —
Невыносимой?
_______________________________
* Лито — литературное объединение
(общепринятое сокращение)
* * *
Не сходится задача,
Не пишется строка —
Капризная удача,
Как прежде, далека.
Как горько признаваться
В резонном и простом:
Чего не сделал в двадцать —
Не сделаешь потом.
Крепка рука,
И в рубке
Неробкий, —
Но меж тем
И лбом нагим и хрупким
Не прошибаю стен.
Не плачу от ушибов,
Пятак прижав ко лбу —
Не делая ошибок,
Пеняю на судьбу.
Но там, где нету риска,
Нет меткого огня —
Удача хитрой лиской
Уходит от меня.
Погоня длится, длится, —
Торопятся года...
Чего не сделал в тридцать —
Не сделать никогда!
А Х Т Ы , Л И П А М О Я
Ах ты, липа моя, где ты родилась:
В этом городе — нет крон, одни стволы!
Наизусть ты знаешь — слышала не раз —
Щёлк секатора
И реквием пилы.
Ах ты, липа моя,
Страшные культи —
Это жалкие обрубки твоих грёз!
Но в июне снова будешь ты цвести:
Пчёлы кружат — жаждут мёда, а не слёз.
Ах ты, липа,
Я такой же:
Я и сам
Ранен городом на стыке всех дорог,
Где никто не гладит нас по волосам,
Бьют нещадно — да я память уберёг!
И я помню даль родимого села,
Земляков, не подрезавших дерева.
Я ушёл бы!
Да знакомая "пчела"
Собирает мои грешные слова.
Лишь она меня не бьёт по голове,
Лишь она — едва касается волос,
Говоря, что в Богом проклятой Москве —
Я один такой остался медонос!
Что стихов моих — излечивает мёд!..
Но, смешная,
Чтоб я вдруг не убежал,
Маникюрный свой наборчик достаёт:
Дескать, вот он —
Жала мстительный "кинжал"!
П Е Р И Ф Е Р И Й Н Ы Е П О Э Т Ы
Николаю Павловичу Акулиничеву,
светлой его памяти.
Когда портфели делят
И при этом
Льют грязь на дорогие имена,
Периферийным сдержанным поэтам
Претит междоусобная война.
Им, трясшимся в набитых электричках,
В автобусах и на перекладных,
Жаль тех, кто погибает в этих стычках,
И тех, кто бьёт безжалостно – под дых.
Тихонечко сидят они в сторонке,
Уставшие, не евшие с утра –
И думают о завтрашней «районке»,
Поскольку, в основном, редактора.
Посетуют, коль спросишь, —
Что таиться? —
Как тяжко им приходится одним!
И как на поэтических страницах
Осточертел им
Их же псевдоним!
Стихов попросят, маленький рассказик.
Читая, увлекутся…
И, — прости ! —
Бегом к окну: не пропустить бы «газик»,
Что обещал обратно подвезти...
С А П Ё Р Ы
Светлой памяти Николая Антоновича Любина,
сапера Великой Отечественной.
Одну из своих первых «литературных недель»
я провёл с Николаем Антоновичем в Венёвском районе.
Мы выступали перед тружениками района со своими произведениями.
А свободными вечерами, оставаясь вдвоём,
много беседовали, говорили о жизни, о творчестве...
Чей там лёг на снег Венёва
Тяжкий вздох и грузный след?
Кто теперь мне скажет: Слово –
Стоит жизни или нет?
Стоит скальпеля и капель –
Поиск правды и добра,
Где искрит миноискатель
Вдохновенного пера?
Порохом впиталась в поры
И осколком в мозг впилась
Мысль тревожная:
Сапёры
Ошибаются лишь раз.
Но учили Вы: судьбою
Вручены нам Русь и речь,
Значит: логикою боя
Быть должно — взрывай собою,
Коль взрыватель не извлечь!
Завещали: «Не пугайся
Кровоточащей строки!»…
Взрыто кладбище фугасом
Вашей гробовой доски.
* * *
Вновь тащу себя я за уши,
Говорю себе:
Спеши,
Разрабатывая залежи
Вечно медлящей души.
Забирайся в самый тёмненький,
В самый дальний уголок —
Пригодится даже скромненький,
Даже бурый уголёк.
Ну, хотя бы в ночь метельную,
Коль мороз неумолим,
Нашу старую котельную
Кочегар протопит им.
Пробурчит угрюмо:
«Золы-то! —
Выгребая из печей,—
Уголь — дрянь,
А лучше золота,
Коль подумать —
Горячей!..»
Т Р У Д Н О
Николаю Боеву
Трудно резал метчиком
Ты резьбу в трубе —
Трудно быть советчиком
Самому себе.
Ночь с увеличителем
Билась тень твоя —
Трудно быть учителем
Собственного Я.
Что ж теперь над строками
Плачешь мудрецов? —
Трудно быть пророками
На земле отцов!
Сад зарос кустарником:
Ни плодов, ни роз —
Трудно быть наставником
Русскому «авось»!
Души разбазарены —
Рухнул Третий Рим!
Трудно сдать экзамены
Сыновьям своим…
Но слова из повести
Держат рубежи:
Трудно — жить по Совести,
Да нельзя — по Лжи!
Пусть гордыня трактором
Прёт — не множь грехов:
Можно быть Редактором
Судеб и стихов!..
Р А З Г О В О Р
Борису Голованову
«…звезда
мигает, мигает, мигает…»
Б. Голованов
«Когда настаёт темнота…»
Я люблю твой быт уездный,
Домик твой в глуши, в тиши,
Где звезда дрожит над бездной
Человеческой души.
Может, здесь тебе понятней,
Может, здесь тебе слышней,
Как звезда всё жёстче, внятней
Разговаривает с ней.
Здесь — под яблоней, под вишней,
Под калиною густой —
Ты отнюдь не третий лишний
В их беседе непростой.
Здесь, где дедовская печка,
И тебе с недавних пор
Позволяется словечко
Вставить
В вечный разговор…
А Т Л А Н Т И Д А
Мы с пустым ходили брюхом,
Но довольные вполне —
Мы святым питались духом
В той восторженной стране!
Выжигали нам богини
На сердцах, как на гербах:
«Победи — или погибни!» —
Всем огнём, что на губах.
В той стране не нужно злато,
Там всего дороже — честь!
Там за друга, как за брата,
Мы умели в пекло лезть —
И решали наши споры,
Как отважный Дартаньян!..
Там учили командоры
Нас: душа — как океан,
Наказав считать халтурой
Глянцевую пустоту…
Вроде бы литературой
Звали Атлантиду ту.
С М Е Р Т Ь С Т А Р Ш И Н О В А
Поражённый новостью жестокою,
Не могу опору обрести —
Вы уплыли лунною протокою,
Вы ушли по Млечному пути…
Выруча меня, а многих вынянча,
Сдерживая прущих напролом,
Слово Николая Константиныча
Грело нас отеческим крылом.
Выковало страсть неистребимую,
Выправило наши голоса.
Не точите клювы ястребиные
И его не троньте небеса!
Залито слезами неба зарево, —
Но и там, в ромашках, васильках,
Белый конь, крылатый, ждёт хозяина,
Что рыбачит где-то в облаках…
* * *
За неделю антологий
Тройку, пару хрестоматий
Прочитал. А что в итоге?
Стал небритей лишь, лохматей!
Ныне всякий, кто с деньгами —
Составитель и редактор.
С примитивными мозгами —
Лезут в атомный реактор!..
П А М Я Т И
А Н А Т О Л И Я Б Р А Г И Н А
Поэзия — та же добыча радия…
В. Маяковский
Он, судьбой не избалован,
Прожил столько, сколько смог.
Но, что Богом поцелован —
Было видно с первых строк.
У поэтов так бывает:
Бог дает им свой язык —
Словно радий добывает
Из любви и горя их.
Зван. А избран ли? — Не зная,
Верь, поэт: из муки лет
Вспыхнет молния цепная —
Людям даст надёжный свет!
И зажег он, честный автор, —
А не можешь — не пиши! —
Грозный атомный реактор
В глубине своей души…
Ты боишься — так не пробуй:
Зоркий страх тебя спасёт,
И Поэзии Чернобыль
Взрывом грудь не разнесёт.
Тело нежное состаришь
Бережно, дожив до ста.
Правда, радий не достанешь
Ты из белого листа!
Но коль тянешься к бумаге,
Коль глядишь за окоём,
Помни:
Жив там
Вечный Брагин,
За которого мы пьём.
Пьём за риск его,
За брагу
И озон его полей,
За бессмертную отвагу,
Что добавим до своей —
Чтобы строк, прекрасных, дивных,
Раздувать святой огонь!
Да, стихи — радиоактивны!
Но пьянят, как алкоголь!..
Он, судьбой не избалован,
Прожил столько, сколько смог.
Но, что Богом поцелован —
Было видно с первых строк.
У поэтов так бывает:
Бог дает им свой язык —
Словно радий добывает
Из любви и горя их...
С О В Е Т П О Э Т О В
Владимиру Суворову
Наконец мой дом проветрен:
Ни курящих и ни пьяных…
«Куклу» мне читает Кедрин,
«Соловьи» поёт Фатьянов.
Хоть от «винных истин» Блока
Плохо мне,
Глоток озона —
Старшиновская «Протока»
И Куняева озёра,
И рецепты Смелякова:
Степь и звёзды к изголовью.
Веет с Поля Куликова
Окровавленной любовью.
Разве ты, земля отцова,
Каторжанка и лишенка?
Русский узел Кузнецова —
Не развяжет Евтушенко.
Как мальчишка, он разрубит!
Что с того, что снова — рана…
Может быть, он даже любит,
Но по–лермонтовски — странно.
Бог — судья!
Ну кто не грешен?..
Только — чу! — стучатся в сени
Наш — расстрелянный! — Орешин,
Наш — повешенный? — Есенин.
Вмиг васильевские кони
Их на наш Совет примчали.
Почему же хмур Луконин,
Чем Твардовский опечален?
Ждали, знать, от нас иного,
Мы ж — проспали государство!
Самых верных — в мире новом
Губит старое коварство…
«Ты прости, Вожак: дружину
Стали стравливать иуды,
И клюёт на их наживу
Наша лихость, наша удаль.
И, легко кичась и ярясь,
Потакая алчным ваням,
Чтоб чужие убоялись,
Мы родным носы кровяним.
На груди рванув рубаху,
Им кричим: «Вертай Аляску!»
Утром стыдно — хоть на плаху!
А иуды наши — в пляску!..
Я и сам, как выпью кваса,
Если мною восторгаться —
Заколоть могу Пегаса
И над Музой надругаться!..»
Тут, поняв мои мытарства,
Встал Твардовский, по графину
Стукнув:
«Ладно — секретарствуй, —
Говорит, — стенографируй!
Только помни, что поэты —
Не наивные растяпы,
Это Слова — Пересветы!
Или Тёркины хотя бы.
Голова гудит от боли,
И дрожат с похмелья руки —
Ну а если завтра в Поле
Призовёт Господь на муки?
Жертвы лживых доброхотов,
Нам без воли и без лада —
Добрых викуловских всходов,
Передреевского сада,
Тихой родины Рубцова —
Не спасти молитвой кроткой, —
Как несчастного Кольцова,
Одурманенного водкой!..»
« С Л О В О »
Еле живыми из сечи
Вышли — не знаем и как!
Меч поэтической речи —
Всё-таки в наших руках.
Руки, и лица, и плечи —
В ранах, в крови, в синяках.
Меч поэтической речи —
Всё-таки в наших руках.
Голод! Ни хлеба, ни гречи —
Пусто в походных мешках.
Меч поэтической речи —
Всё-таки в наших руках…
Топятся русские печи,
Щи закипают в горшках.
Меч поэтической речи —
Всё-таки в наших руках!
Тяжкие раны залечим,
В чистых омыв родниках.
Меч поэтической речи —
Всё-таки в наших руках!!
Можно ли в шкуре овечьей
Прятаться век в тростниках?
Меч поэтической речи —
Всё-таки в наших руках!!!
Выйдем же сече навстречу,
Ляжем «за други своя»:
Меч поэтической речи —
Ржав без меча и копья!..
Братья, мы ваши предтечи —
Как вам в далеких веках?
Меч поэтической речи —
Всё-таки в наших руках?
Братья, поставьте же свечи
Тем, кто хранил на скаку
Меч поэтической речи —
«Слово» о нашем полку…
П А М Я Т И
Н И К О Л А Я Д М И Т Р И Е В А
Что стало с поколением моим,
С поэтами разрушенной державы?
Они уходят, словно стыдно им, —
Ещё стройны, красивы, моложавы.
Ещё виски их даже не седы,
Ещё…
И вдруг! И в трауре портреты.
О, это знак, жестокий знак беды,
Когда уходят лучшие поэты…
И ты ушёл, ты лучшим был из нас!
От Бога — в этом не было обиды:
Нежнее — клён, разлапистее — вяз,
И выше — были птиц твоих орбиты.
Казалось, пишешь ты, как по грибы
Идёшь по лесу, ёжась от озноба.
Не зря из нас, как сына из толпы,
Учитель выделял тебя особо.
Слились в тебе природы простота
С есенинской, с рубцовской глубиною:
В падении осеннего листа
Ты различал свидание с весною.
Но ты порой и большего желал:
Не просто быть Рубцовым образцовым, —
А чтобы стих твой — небо пожинал,
Глазковым становясь и Кузнецовым…
Но даже у великих под крылом
Не их «космизм» напитывает болью —
А то, что пишешь ты не ремеслом, —
Судьбою, состраданием, любовью!
Твоих стихов твои отец и мать —
Мне как мои. Пронзительное сходство!
Я у тебя учился понимать
Печаль невыразимую сиротства.
И вот уже, такой же сирота,
Тоску глушу я с помощью гипноза,
Цитируя заветные места
С твоим —
«Усынови меня, берёза!..»
Когда звучат последние «прости!»,
Последние отчаянные речи,
Мне кажется: я мог тебя спасти —
Искал,
Но не случилось нашей встречи.
Ты переехал. Перемена мест —
Вторая жизнь и молодость вторая…
И смерть —
Не смерть:
Лишь новый «переезд».
Мы встретимся. Ты позвони из рая.
О Д И Н О Ч Е С Т В О П О Э Т А
Памяти Николая Дмитриева
...Нам долгие ночи с тобой коротать,
Стихи, завывая по-волчьи, читать...
Алексей Решетов
Как в любви он признавался,
Как хотел в ученики —
Как он к Решетову рвался
На Урал, в Березники!
Говорил, что на Урале
Леонидыч есть такой:
У него стихи не врали
Ни единою строкой.
Он особый среди прочих:
Краток (скажет зависть: нем!) —
Но любые восемь строчек
Убедительней поэм.
Из его бы глянуть окон,
С ним за стол бы сесть вдвоём —
Толковать бы о высоком
За высоким пузырём.
И запеть бы, как два волка,
Зарыдать, завыть с тоски!..
Коля, Коля, друг мой Колька,
Да тебе ль в ученики?
Да тебе ли брать уроки —
Сам ты Фёдорыч давно!
Все поэты одиноки —
Богом так заведено.
Каждый сам в дремучей чаще
Свою тропочку торит,
Каждый крест свой тяжкий тащит —
И никто не пособит.
То не волка путь суровый,
Где наградою овца —
Путь охотника за Словом,
Прожигающим сердца…
Самый щедрый во Вселенной
Лес родного языка —
И, как золото, нетленна,
Тяжела твоя строка!
Навсегда она со мною,
Когда я свою ищу —
Когда я то волком вою,
То соловушкой свищу.
И случается нередко —
Признаюсь, хоть, может, зря —
Плачусь я в твою жилетку,
Никому не говоря.
И тогда за счастье это
Друга выслушать совет —
Я рванул бы на край света!
Только некуда, Мой Свет…
Н А Ш И М А М Ы
Памяти поэта Николая Дмитриева
Знаю: со стены из чёрной рамочки
Не дают поэты интервью.
Но ведь правда, Коля: наши мамочки
Сразу познакомились в раю?
И сидят под яблонькой, и — правда ли? —
(Видел я не раз такое в снах!)
Обе — в строгих платьях, обе — Клавдии,
Говорят о нас, о сыновьях.
Говорят о нас —
И мне икается:
Ведь любил я маму впопыхах.
Ах, как тяжело мне, Коля, каяться!
Но и ты ведь — каялся в стихах!
Да, вина в них — неподъёмной гирею,
Да, не сдвинуть крышки гробовой, —
Но я вновь над маминой могилою
Вспомнил их,
Ни мёртвый ни живой.
Так мне легче попросить прощения
За мои, что в двойках, дневники,
Юности дурные увлечения,
Зрелости короткие звонки.
Эти бедки — маленькие козоньки:
Просто рожки пробуют свои.
А как вспомнишь беды — мамы слёзыньки, —
Как с цепи сорвутся бугаи!
До сих пор от гнева их ревущего
К маминым коленям припадать!
До сих пор душе,
Колумбу сущего,
Не даётся Божья Благодать!
Пусть же, Коля, райская околица,
Где ты ныне в славе и любви,
Слышит, как за нас обоих молятся
Все твои «Ночные соловьи»…*
Так — прогулки ради,
Дружбы ради ли —
Ты найди, отмоленный вполне,
Яблоньку, где мамы наши Клавдии
Грезят о тебе и обо мне.
Расскажи про позднее прозрение,
Повинись за общие грехи —
И прочти моё стихотворение
И свои великие стихи…
_______________________________________________________
* «Ночные соловьи» — Москва: «Молодая гвардия», 2004. —
последняя прижизненная книга стихов Николая Дмитриева.
Ю Р И Й Щ Ё Л О К О В
Не догорев, заря зарёй сменялась,
Плыла большая круглая луна,
И, запрокинув голову, смеялась,
До слёз смеялась девушка одна…
Анатолий Передреев «Из юности», 1961 г.
Окно раскрыто, занавеска вьётся,
И слышится отчётливо, как там
Самозабвенно женщина смеётся —
Так, что невольно улыбнёшься сам!..
Юрий Щёлоков «Женщина смеётся…», 1966 г.
Не обвиняй экологов
В ранних следах седин.
Юрий Михайлович Щёлоков
Пал в пятьдесят один.
Умер не от Чернобыля
В восемьдесят шестом…
Долго стоял у гроба я
В зале,
Почти пустом.
Видя следы жестокие,
Жёлтую кожу рук,
Долго искал истоки я
Страшных предсмертных мук…
Вырос не бедолагою,
С властью не воевал,
Правда, порой с бумагою
Чистой озоровал.
Выглаженный, ухоженный,
Первый из женихов,
Нёс он по жизни кожаный
Пухлый портфель стихов.
Что в нём от политических
Мускулистых горилл?
Юношей поэтических
Ласково он журил, —
И умирать не пробовал
Юноша над листом.
Вот почему у гроба я
В зале, почти пустом.
Знаю, хоть полон жалости:
Судят нас — по грехам!
Больше бы чуть державности
Щёлоковским стихам.
Чтобы туляк, что вкалывал,
Русской земле служил,
Как именным «Макаровым»,
Сборником дорожил!
Больше бы чуть — участия
В тех, кто в грязи лежал, –
Может быть, и несчастия
Смертного б избежал.
Что ж ты — спаси, согрей его! —
Плачешь ты отчего,
Девушка Передреева,
Женщиной став его?..
Годы — плохие вестники:
Старость не побороть.
Вот мы уже ровесники,
Скоро — «за поворот».*
Там назову по имени,
Нежности не тая, —
«Юра, — скажу, — прости меня,
Бог нам теперь — Судья!..»
Каждого, словно рукопись,
Станет Он изучать,
Выбросит муть —
И мукопись
Лишь утвердит в печать.
Пёрышки там — не тупятся,
Муза — не мстит, а льстит.
Русский народ заступится,
Может, и Бог простит…
Слово ищу нетленное, —
Горькое, но своё! —
Чтоб заслужить
Мгновенное
Тихое забытьё.
____________________________________________________
Одна из книг Юрия Щёлокова называется «За поворотом».
Д О Н С К О Й
Светлой памяти
Юрия Петровича Донского
Негоже, князь, сегодня спать!
Россию надо поднимать!..
Юрий Донской.
«Князю Дмитрию Донскому»
В земле родимой под снегом и льдом
Он вечный нашёл покой, —
Но, пока с нами Дон
И Россия — наш дом,
Он тоже с нами, Донской.
Нас взяли сегодня враги в кольцо,
И русская кровь — рекой!
Но пока мы смотрим
Беде в лицо,
Он вместе с нами, Донской.
На пир гиен зовёт вороньё,
Меч выпал твой — бей рукой:
Доделай
Смертное дело своё,
Ведь рядом с нами — Донской!
А если ты рухнешь в кровавый лог
И в даль посмотришь с тоской,
«Был храбр он и честен! —
Скажет Боброк, —
Быть может, он — сам Донской!»
И всё! И неважно, что станет потом —
Итог твоей битвы такой:
Всегда с нами Дон,
И Россия — наш Дом,
И каждый русский — Донской!..
* * *
Поэзия — хлебом не кормит,
Воды — не даёт ни глотка.
Порою творцов своих портит,
Дав повод смотреть свысока.
Безделица и заморочка,
И вроде б никчёмный предмет.
Но в горе припомнится строчка —
И вытащит сердце на свет!
Не падай же духом до срока,
Стихами молитву творя:
Сегодня цитируют Блока,
Но очередь завтра — твоя.
От слов — сотрясается камень
И рифмы искрят под рукой.
Да станут мечты родниками,
Не мукою станут — мукой!
Чтоб снова ночами не спал ты
И, полон Божественных сил, —
Для страждущих — воду черпал ты
И хлеб — для голодных месил!
И чтоб, коль невежда заспорит, —
Шутил и смотрел свысока:
Поэзия — хлебом не кормит?..
Воды — не даёт ни глотка?..
Н А В Е Ч Е Р Е П А М Я Т И
В Л А Д И М И Р А Б О Л Ь Ш А К О В А
Вчера лишь в Союз принимали,
Деля с ним его торжество, —
А ныне, скорбя, приминали
Кладбищенский холмик его.
И что бы о нём ни сказали
Восторги и зависть невежд, —
Ты видел своими глазами
Свершенье и гибель надежд…
Жалеть ли о счастье жестоком
Поэтов, поднявшихся в рост?
Они — электроды под током
Стихи ими пишущих звёзд!
Чем люди бы связаны были,
Как стали бы люди людьми, —
Без искры космической пыли,
Без жертвенной сварки любви?..
З Н А М Я
Станиславу Юрьевичу Куняеву
Мы поднимем знамя, что утеряно
Теми, кто споткнулся во хмелю,
Кто во тьме купеческого терема
Угодил в любовную петлю,
Кто сомлел от славы и от золота,
Кто ослаб от нищего куска —
И пойдём под руку, что исколота,
Как вся наша Русь, исподтишка.
Чтобы знали наши современники,
Что остры возмездия мечи,
Что не все мы, русские, —
Изменники,
Пьяницы, развратники, рвачи.
Что не купишь тайну нашу главную,
Жажду вековую не зальёшь —
Пострадать за веру православную,
Землю половодий и порош,
За народ наивный, не виня его,
Что попал в бесовские силки,
Что не видит
Знамени Куняева,
Не берёт исколотой руки…
П А М Я Т И
Д М И Т Р И Я К Е Д Р И Н А
Там убийц поэтов не жалуют —
Если было бы так везде! —
Там Дантеса румянят–поджаривают
На тефалиевой сковороде.
Всеми проклятого, постылого
За тот выстрел у Машука,
Там в смолу сажают Мартынова —
Как чеченского боевика.
Но кого — на огне на медленном,
Подгребая хворост под дно, —
Черти варят за Дмитрия Кедрина,
Нам узнать пока не дано…
Не учи Ты меня всепрощению,
Бог наш, Сущий на небеси —
Научи меня лучше мщению
За распятых певцов Руси!
Когда примешь меня, уснувшего,
Дай взглянуть мне на упыря,
С электрички Диму столкнувшего
Восемнадцатого сентября.
Вороша уголёчки жаркие,
Дай сказать на крик:
«Поделом!..»,
Дай мне сжечь все стихи мои жалкие
Под кипящим его котлом!..
Д И В А Н
В Градницах, в Доме поэтов,
Много хороших предметов.
Можно в просторной гостиной
Полюбоваться картиной,
Той, где на фоне сирени
Девушка–стихотворенье —
С видом печальной гадалки
В красном своём полушалке.
Можно на стульчике старом
Сесть — как случалось и барам —
За этот (копия, что ли?)
Маленький письменный столик, —
И, зажигая подсвечник,
В сумерках — зимних ли, вешних —
Чудный сонет о любови
Другу оставить в альбоме.
И даже можно у бюста
Мудрого Льва Гумилёва —
О людоедстве искусства
Молвить горячее слово,
Ибо нередкая плата
За сотворенье шедевра —
Пуля, петля или плаха!
А не рубли и не евро.
Многое можно сегодня…
Но я стою у дивана,
Где было Богу угодно,
Чтобы спала наша Анна.
Узко ей было, хрустко
Спать — я читал об этом.
Как страстотерпцам русским —
Так и большим поэтам?
Может бы, ей — на сено,
К звёздам, к поющей птице?..
Здесь на стене висела
Икона «Христос в темнице»…
П А М Я Т Н И К
Г У М И Л Ё В Ы М И А Х М А Т О В О Й
В Б Е Ж Е Ц К Е
Теперь молчу, теперь не лезу в спор я:
Зачем они сошлись, как день и ночь,
Сын Балтики седой
И Черноморья
Сверкающего
Дочь.
И для чего — на счастье ли, печали,
Соперничество,
Вечную борьбу? —
Их ангелы беспечные венчали,
Одну даря судьбу…
Она сегодня — в полный рост и в кресле,
А он — высокий скромный барельеф.
Да, разные!
Но высекались песни!
И с ними — сын их Лев!
Ах, памятник — их вечное свиданье,
Тот мудрый Божий промысел яви!
И укрепи нас в кротости —
В страданье
И в яростной любви…
Г Р А Ф О М А Н
Говорят, что жить поэту сладко:
Даже муки творчества — сладки…
В доме ни уюта, ни порядка —
В нём теперь живут черновики.
Я от них порою чуть не плачу,
Прячусь, чтоб не взяли в оборот:
Уезжаю по весне на дачу —
Строю
И копаю огород.
Но и там извечная дилемма:
Вот полы не настелю никак —
Распилил я доски, а поэма
Вмиг облюбовала мой верстак.
Я сказал ей: «Дорогая, встаньте:
Хватит, не мальчишка я уже!
Вдруг жена заявится некстати,
Ну а вы лежите неглиже.
Так и до развода недалече!..»
Но как ни гоню я сатану —
Знает, что сейчас возьму за плечи
И в её объятьях утону…
М У З А
Она цветик приколет на лацкан,
И становится умный — глупцом,
Ибо каждый, кто ею обласкан,
Умирает с терновым венцом.
Вырываясь из жарких объятий,
Он очнётся порою, и вот —
Лишь глухой не расслышит проклятий
За словами восторженных од…
Но глухие мы все и слепые —
И готовы на муки всерьёз,
На тоску и на слёзы любые
Под наркозом рифмованных грёз.
Нам роптать ли, с любимой бороться:
Кто хоть раз в поднебесье парил —
Тот считает прекрасным
Уродство
Её в шёлк драпированных крыл…
А Р Х И М Е Д
В смертном крике Архимеда
Не униженная дрожь,
А бесстрашная победа:
«Чертежи мои не трожь!..»
Выше всех великих «эврик»,
Всех пробежек нагишом —
Я ценю песчаный берег
С им спасённым чертежом.
Он, зарубленный с размаха,
Закрывал его не зря —
Важно мне: не ведать страха
Можно, творчеством горя!..
И когда ударит в тело
Беспощадный смертный нож,
Мне суметь бы крикнуть смело:
«Лишь стихов моих не трожь!»
Мне бы волею железной, —
На листок ли, на песок, —
Может, в муке бесполезной —
Дописать бы пару строк.
Кто же знает: вдруг на деда
Будет внук
Во всём похож —
Почитая Архимеда
За таинственный чертёж…
Б И Б Л И О Т Е К А
Лишь имя знакомое тронешь —
Как будто в гостях побывал:
Гордейчев — конечно, Воронеж,
А Решетов — это Урал.
Нет, я в поездах не летаю:
Хватило б на воду, на хлеб.
Но есть Башунов на Алтае,
А в Питере — Шефнер и Глеб.
Другому колёса стучите —
Бесшумный мой транспорт не нов.
Но встретят в Смоленске — учитель
Твардовский
И Виктор Смирнов.
А завтра — Иванова дали,
Мне любо в рабочем краю:
Там Дудин,
Там Щасная дарит
На счастье мне книгу свою.
И сладко я дни коротаю
В снегах вологодских лесов —
Там Викулов и Коротаев,
Там Яшин, Романов, Рубцов.
Родные прекрасные лица —
Великая русская речь!
А есть ещё наша столица —
И ею нельзя пренебречь!
На пир вдохновенного слова,
К истоку и устью дорог,
«Протока» * течёт Старшинова,
Зовёт Николаева «Долг». **
Там знают «Кремлёвские ели» *** —
Их «взращивал» сам Смеляков —
Каков ты и в слове, и в деле,
Дерзнувший воспеть земляков.
Корона её, Подмосковье,
Сверкнёт, — и в глазах моих резь! —
Там Кедрин,
Там Дмитриев Коля,
Там Брагин с Чухонцевым есть.
Там блещет, мудра и сурова,
Среди переделкинских рощ
Могучая лира Кострова,
Являя державную мощь…
Всех звонких имён не осилишь,
Автографов не соберёшь:
Ведь пёрышек певчей России —
Что снега у вьюг и порош!
Два в рифмы спрессованных века,
Пространства бескрайней земли, —
Поклон тебе, библиотека! —
На книжные полки легли.
И путь мой прекрасный не пройден,
Пока на страницах живут
Хозяева всех малых родин, —
Пока они в гости зовут.
Они — образец хлебосольства,
Чья жизнь перелита в строфу!
Они открывают посольства
В любом подходящем шкафу…
Лишь имя знакомое тронешь,
Лишь томик положишь на стол, —
И Прасолов — здравствуй, Воронеж!
И Дронников — здравствуй, Орёл!
* "Протока" - книга стихотворений Николая Старшинова (М., "Советский писатель", 1966), подарена мне автором с его автографом;
** "Долг" - книга стихотворений Александра Николаева (М., "Современник", 1978), подарена мне автором с его автографом;
*** "Кремлёвские ели" - книга стихотворений Ярослава Смелякова ( М., "Советский писатель", 1948)
В Ы С Ь
Я грезил славой
Первого поэта
И марафонца,
Взявшего Олимп, —
Вперёд и ввысь!
Но высь — не только это:
Есть просто высь —
Небес, берёз и лип.
Теперь, уняв
Заносчивые грёзы,
Я знаю счастье,
Равное для всех:
Жить, видя высь —
Как липы и берёзы,
Лесник, садовник,
Даже дровосек…