Поэма об угасающей цивилизации

Алекс Манфиш
Угасающая цивилизация (поэма)

Эх, напиться ли, нализаться ли в предвкушеньи конца времён!
Угасает цивилизация, чьей печатью наш мир клеймён.
Не поможет ей, отцыганившей, ни аптекарь, ни коновал –
Лжеспасительный, в дым дурманивший близок к финишу карнавал.
Не доставит с зарёй вечернею вещий ворон живой воды...
Иль откупишься? Только чем тебе? Опустели твои сады.
Лишь речений узор изысканный там бесстыже досель цветёт,
Но ни счастия там, ни истины не взрастало и не взрастёт...
Что слова? Будто чад от примуса, душит звук их, давно знаком:
Знаем были твои и вымыслы, беспредел твой и твой закон.
Чем прельщаешь, скажи? Свободою? Лжив и страшен её завет:
С адом – блуд её, с ядом – плод её, и распад – её клад и след!
Царство радости ей не ведомо: манит в муть, зазывает в зыбь;
Ей служившие – ею преданы: песнь сирены – её призыв!
Мы на клич тот плывём, покорные, и подносят нам – пей, милок! –
Воли-выбора зелье чёрное, в коем пагуб земных залог.
В этом зелии – многополюсность вер, устоев, святынь и правд,
Хаос искусов, зла дозволенность, лжи с бесстыжестью дикий сплав.
Прочь ограду, надёжность, спаянность! Каждый сам выбирает путь –
Путь в беспутицу, в неприкаянность, в зыбь зубастую, в морок-муть,
Чтоб потом оглушённой рыбою задыхаться в тисках вины:
Мы виновны в том самом выборе, на который обречены.
Рабьей цепью прозвав железною властной силы былой устав,
Мы свободны плясать над бездною и разбиться, в ту бездну пав.
Прежде лозунги смачно лузгали, нынче - кровное на кону...
Веселей, коли жизнь не взнуздана? Бесам весело – вот кому!
Бесам весело... мы же тычемся, беззащитней слепых котят,
В град покинутый, в год двухтысячный, в безнаказанность зла, в распад.
Льнуть к свободе – врага лишь радовать... Нет, уж лучше, застыв душой,
Слово «вечность» из льдинок складывать, сделав хлад от скорбей межой,
Как забывший подругу нежную пленник севера, мальчуган...
Что корить королеву снежную? Лучше холод, но не обман!

Эх, эпоха!... Порой закатною, без слепящих клыков-лучей,
Лживость чёрную, необъятную не укрыть от людских очей.
Коль свободы дары не радуют – что ж ещё у тебя за кладь?
Ну конечно! Елейно-ладанный, лицедейный призыв – прощать!
Всё прощать – и в кровянке лапищи, и над трупами хвастовство...
Я не видел блаженства плачущих, видел подлости торжество.
Всё терпеть – и берущих глоткою, и измены, и глум, и блуд...
Я не знаю, блаженны ль кроткие, вижу – властвует тот, кто лют.
Всё прощать, дожидаясь благостно – чай, настанет сплошной вась-вась,
И на травку рядком улягутся волки с агнцами, умилясь...
Эх, эпоха! На дымном примусе развела ты из сдобных слов
Чудотворный отвар терпимости – чудо-зелье для злобных псов.
Псам – и здравье, и разгуляево; им ничья не страшна узда:
Плут – обманывай, хам – облаивай... нет жулью и хамью суда,
И идти под прицел карающий не велит секундантский перст –
Мы отринули глас, взывающий: за обман и издёвку – смерть...
Мы под дудочку – и на удочку: нам внушают – за зло не мсти;
Что творится в нутре ублюдочном – всё прочувствуй, пойми, прости!
В их раскаянье верь, и бережно их лелей... а они потом –
Камнем в душу твою, поверивший! Одарившего – сапогом!
За уступку же – стаей спущенной растерзают на лоскутьё,
Ибо клич их – топчи уступчивых! Наглым будь, и возьмёшь своё!...
Их прощать? Да они, касатики, и не просят! Ай корм в коней?
Нет души у них, чтоб спасатеньки, - есть лишь свастичный сгиб когтей.
Чует хищник, крадясь порошею, где поживушка... чует он:
Справедливость и честь отброшены! Мы – к гуманности на поклон!
У гуманности – губки липкие да медвяны уста зело:
По-змеиному стали гибкими, им внимая, добро и зло.
Всем на свете местечко надобно; злых не вытравишь – селяви...
Так склонись же елейно-ладанно перед пляшущим на крови,
Перед теми, что гвозди с бомбами смачно прячут в грузовики,
Пред двуногой чумой бубонною – душу кротостью облеки.
Не исправишь их – так нам сказано (голосочек – медоточив);
Спрос – не с кодлища волчьеглазого – с тех, в ком совести факел жив.
Что ж... как деву стыдливой поступью, толерантностью слог укрась,
Будто нет средь словесных россыпей звучных слов «Уничтожить мразь!»;
Отступай пред ползучей нечистью, след удара - слезами смой;
Словно инок – гульбы купеческой, бойся ненависти самой.
Будьте – слышится, - выше этого... голубями над бездной зла
(Шёл бы сам, кто сие советовал, прям под бомбу... чтоб вознесла).
А ударишь – в фашисты злобные угодишь, как лихач в кювет.
Приговор тебе – место лобное, если лобби в заначке нет!
Знай любыми взыскуй молебнами мерки той, что для всех одна:
Нет – оценки у нас колеблемы, как бумаг биржевых цена.
Лютость – лютым у нас дозволена, подлость – подлым... и нет судьи: 
Ведь стандарт – он двойной! Раздвоенный, словно гибкий язык змеи!

Справедливость и честь развенчаны. Рынок царствует – бей челом!
Всё продажно, и всё изменчиво: суть сего – компромисс со злом.
Кто виновен, кто прав – по-нашему относительно, словно квант...
Счётом липовым ошарашенный – чти хапуг и ловчил талант
И кубышку свою развинчивай перед наглым, как танк, рвачом, 
Перед бестией предприимчивой (цвет волосиков ни при чём).
И, бесстыжим жульём обобранный, о возмездии не мечтай,
Ибо рынка печать соборная - над разгулом нечистых стай.
Справедливость и честь отринувши, звёздно-вечные лики их
Подменили мы рылом рыночным... Голос правды уныл и тих,
И, её защищая пламенно, доверяться своей звезде
Не спеши! Ведь не то, что праведно, - то, что принято, чтят в суде...
Устарело – судить по разуму: кто там грешен, кто чист и бел:
Подл надменно и безнаказанно, тот, кто лобби купить сумел;
А за денежку (люпус люпусу безвозмездно не удружит)
Враз сколотится лобби глупости, лобби злобы и лобби лжи.

И, вчитавшись в слова старинные, словно книжник и фарисей,
Вижу: сказано – зло змеиное истреби из среды своей!
Кем же заповедь эта проклята ради слов «возлюби врага»?
Не тобой ли, приёмыш плотника, чьи реченья – как жемчуга?
Речь твоя драгоценна, якоже злата слиток... но тот в ней червь,
Что тебе душегуб заплакавший был дороже невинных жертв.
Тот, кто жизни калечил чистые, и укравший у сироты -
В сонм болящих тобой зачислены (1) : в их раскаянье верил ты.
И  разбойнику царство Божие обещал... Он спасён? Ну что ж –
Тем зарезанным, что не ожили, ставку очную с ним – даёшь?...
Им, зарезанным – с ним, зарезавшим; а слепым – с тем, кто сбил с пути..
Нет, не дашь... и, наверно, незачем. Не о том я... экскьюз... прости.
Не о том я. Жалея грешников, тем, чей путь беспощадно зол,
Торжества не желал ты здешнего – к жизни вечной стремил ты взор.
Их спасал ты от бездны в вечности; им земных не сулил ты благ;
Что ж, кто спорит: больной – да лечится. Пусть бы каялись, коли так!
Пусть, и плотью казнясь, и памятью, в плиты каменны лбом бия,
Изверг, чудом прозревший, кается... А искупит ли - Бог судья.

Но, вещая ль сим малым, крестную скорбну чашу ль приемля ту,
Ты предвидел ли ложь бесчестную, что, как гриб, прирастёт к кресту?
Знал ли ты, что, опасней вируса, ядовитей дурман-грибов,
В наших душах взойдёт и вырастет к тёмным, хищным, лихим – любовь.
Жилку в душеньке плотоядную будоража – знай кровь не стынь, -
Обаяние окаянного запылало звездой Полынь!
Обаянью тому угарному внемля – сказывай, кот Баюн, -
Мы кровавому и коварному дарим трепет сердец и струн.
Славим Бульбу, что, чуб взметаючи, жён с младенцами жёг-терзал (2)
(Что ж... и бомбу в кафе взрывающий нынче кличется «партизан»);
Славим молодца, чей по терему к той красотке по трупам путь, (3)
И пирата под чёрным черепом, и уркана, чья в бубнах грудь.
А уж если чуток страдальчества проступает сквозь хищный лик,
С их душевным надломом нянчатся тьмы напевов и тонны книг.
Жаль Жуана: он губит в поиске, он полюбит, когда найдёт;
Жаль жигана в тюремном поезде: пойман сокол – не взмыть в полёт...
Не судить? Так изволь – не судим же! Как Снегурочке малыши,
Тем, кто яростен, кто безудержен, рукоплещем от всей души.
В них - экзотика, в них – изюминка, перчик пряный да дух хмельной...
Эх, и впрямь - до чего ж безумен ты, наш измученный мир земной1
Осторожен и скучен низменно тот, кто честен, незлобен, чист.
Рви, герой, как рубаху, жизнь его! Он – не красочен, он - статист...
Люб-пригож Карамазов Митенька; и – запуган, невзрачен, мал, -
Позабыт (как бишь звали нытика) тот, чью жизнь он глумясь сломал. (4)
Да и Роденьку, что с топориком, мы жалеем... несчастный он.
Плача жертвы, что кровью полита, нам слышнее - убийцы стон.
Что там жертвы? Без зуба щучьего заскучал бы ты – а, карась?               
Нам лихого подай да жгучего! Чтобы в сердце кипела страсть!
Сердце! Слово, что светит жемчугом, складных строк украшая гроздь;
Только тем я не верю женщинам, в чьих устах оно частый гость. 
Сердце! Слово, как гильза, звучное... Служишь пиковым ты тузом
Тем, кто в жизнь – чтоб не стала скучною, - хочет хищный вплести узор.
Он лютует? Глумится? Зверствует? Осуждающий, в сердце глянь:
Там, чай, рану узришь разверстую, чувств тончайших увидишь ткань...
Вот туда и смотреть положено – не на пагубных дел плоды, -
Нам, обманутым! Завороженным вражьим блеском Полынь-звезды.
Если ж честно, без акробатики, злое злым ты зовёшь, как встарь, -
Ты ханжа. И к «иным» ты, батенька, нетерпим... и к тому ж – сухарь.

Нам внушает любить отпетого ложных ценностей карусель;
Кто ж судить по делам советовал, тот – конечно же, - фарисей.
Эх, не с этой ли каруселию мы знакомы со школьных парт?...
Жалость к падшим когда-то сеяли, а пожали – двойной стандарт.

Иль не так? – на вопрос, что мечется на устах огоньком меж льдин,
Что ответишь ты, человеческий, скорбну чашу испивший сын?
Иль не так? Твоего знамения не творил я, склонясь в мольбе,
И не будет вовек изменою то, что сказано мной тебе.
Но взгляни! Вот варнак непуганый, чьи вампирьи блюдём права,
Чьей ухмылкой – твои поруганы и страдания, и слова.

Иль не так? - я спрошу, надежды ли, грусти ль детской заслышав зов,
У страны, на чьи нивы снежные сыпал вишенки первых слов,
Где прекрасны сады и росписи, но подчас, точно в плен взята,    
Тонет женственность в бабьей прослези и в кликушестве – доброта;
Где прекрасны стихи и музыка, но порой – и от чьих же чар? –
Тонет в горьком надрыве мужество и в безволии – светлый дар...

Иль не так? – самокрутку памяти раскурю и витки обид
Запущу, чтоб лететь и плавить им небеса, где ответ сокрыт...
Что Ты скажешь, Создатель, спрятавший лик и длань от скорбей земли?
Вот война: поборай же, ратуй же! Немощь – вот она: исцели!
Встарь ли выдуман, впрямь ниспослан ли златотканый библейский сказ, -
Но молитвы платками пёстрыми выцветают: Господь не спас...
Много ль молвит огню угасшему пепел хладен-сыпуч в горсти?
Что ж мы скажем Тебе, не спасшему? Иль не в силах Ты был спасти?...
Что ж стучимся мы в твердь небесную? Не раздастся ли нам в ответ:
«Примиритесь с игрой бесчестною, ибо честной на свете нет»... 

Но порою, как будто Карлсона ждал, внимая дождям, Малыш,
Жду, чтоб чудо явилось царственно, возвещая – я здесь, услышь, -
Чтоб игрушкою, встарь отобранной, к нам вернулся святой закон
Детских сказок, где добрым – доброе, а злокозненный в прах сметён;
Чтоб от подлого рынка ценностей, где на выбор – хоть яд, хоть мгла, -
Мы вернулись к той строгой цельности, что велит: отвращайся зла;
Чтоб усвоилась вновь надёжная – твёрже лат на младой груди, -
Мысль извечная, непреложная: беспощадного – не щади!
Чтобы – словно на дно утянуты, - вновь живую послали весть
В град земной, лжедобром обманутый, справедливость, возмездье, честь.
Чтоб, лжеценностей сбросив вервие, исцелившись от их шипов,
Отделили мы пласт их мертвенный от заветов твоих, любовь,
И, исторгнув живым Везувием очищающий блеск огней,
Истребили тысячезубую гидру зла из среды своей.

Завершено в 2010

 
 
 К этой поэме я посчитал нужным дать четыре примечания. 

(1) «...не здоровые имеют нужду во враче, но больные...» - Евангелие от Матфея, 9, 12. Это о «мытарях и грешниках», но – по крайней мере, - УЖЕ кающихся.
(2) Кто-то подумает, что я клевещу на украинского хрестоматийного героя, но вот цитата из Гоголя (гл. 12 – это описание последнего похода Тараса): «...Не уважили казаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц: у самых алтарей не могли спастись они; зажигал их Тарас вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки подымались из огненного пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых бы подвигнулась самая сырая земля и степная трава поникла бы от жалости долу. Но не внимали ничему жестокие казаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя...». sic!!!
(3) В принадлежащем перу С. Ф. Рыскина оригинале, послужившем основой для известной песни, герой, описывая предстоящие подвиги, сначала говорит о расправе со сторожем – «ни слова он не скажет, отведав кистеня». Но это – куда бы ещё ни шло! Сторож – на то и сторож, он должен быть вооружён, и с ним, согласно разбойничьей этике, расправиться не зазорно. Дальше же читаем:
«И выйдет мне навстречу и ХИЛЫЙ и СЕДОЙ,
Постылый муж зазнобы, красотки молодой,
И он не загородит собой дороги к ней,
Была бы только ночка сегодня потемней».

Этого ХИЛОГО и СЕДОГО удалец именно убьёт, а не просто оттолкнёт, ибо, окончив героическую часть мероприятия,

«Войдёт тогда к желанной лихая голова,
Промолвит: будь здорова, красавица ВДОВА...».

Это выделяется даже на фоне культивируемой тогда разбойничьей романтики, ибо не все ходоки по чужим жёнам убивали слабых стариков. Герой песни «Меж крутых бережков» увёз жену всё-таки у «воеводы лихого», с которым потом и схватывается и от руки которого погибает...
(4) Его звали штабс-капитан Снегирёв. Митенька, выпимши, оттаскал его развлечения ради за бороду и обозвал «мочалкой», т. е. унизил, можно сказать, запредельно. О последствиях этого эпизода для самого Снегирёва и для его сына (Илюши) – во второй части романа.