давай зайдём в китайский ресторан.
там в полумгле таинственно и ярко
горит луны бумажный ятаган
и молча рис разносит китаянка.
Из «новых русских» шумный кавардак:
три солнцевских бандита да полковник
милиции, качающийся в такт
китайской музычке, из мэрии чиновник
тщедушный, как тибетский капуцин –
вот вся компания, гуляющая с нами
сегодня вечером – как бы бродячий цирк,
мобильными звенящий бубенцами:
« - Алё, Семён? Ну ты, в натуре, понт
подкинул, блин! Клиент клюёт, как птичка.
Перегоняй безналом нам лимон,
а мы – в офшор… Ну, типа обналичка…»
Специалисты! Генофонд страны.
Аж кровь кипит от этих пьяных сделок.
Финансовые Штирлицы!
А мы
с тобой, как дети, не считая денег,
сидим и пьём тосканское вино,
как буратино и мальвина в царстве
полей чудес, распаханных давно,
безлюдных сёл, затерянных в пространстве
одной шестой, одной шестой Земли.
За нами ночь и тёмная Россия
в глухих снегах зияющей зимы,
в каких-то о'тсветах невыносимо синих...
Как жить, скажи, когда душа мертва
и вся любовь долюблена до капли?
Когда так жизнь горька, как однова'
писатель Горький горевал на Капри,
тоскуя по свиданью с Ильичом...
Сдавить бы глотку – и дела с концом.
Блажным стишком, как костью, подавиться.
Или залить горячим сургучом,
чтобы не петь, не плакать, не молиться.
Укрыться льдом, деревьями, снежком...
Зима, зима –
над ровностью равнин,
над их бескрайней белою постелью.
И месяц, как китайский мандарин,
самодержавно правит снежной степью.
Я думаю: какая грусть во всём
остУде покорённом белом свете! –
от ёлочек, поникших под снежком,
и до пустынь, где катит знойный ветер
верблюжью вдаль колючку по песку –
то на бархан, то с горки кувыркаясь.
Арабский бедуин свою тоску,
возможно, так же чувствует, скитаясь.
Возможно, так же, слыша «дзынь-дзынь-дзынь» -
зов караванных колокольцев нервный -
на минарете сонный муэдзин,
будя истошным воем благоверных,
окинет взором абрисы пустынь
и, вкрай истосковавшись по Эдему,
вдруг вспомнит с ужасом: как этот свет постыл! –
иль что-нибудь ещё на ту же тему.
А, может, где-то на краю Земли,
в траве под камнем, на рассвете мглистом
едва родившийся змеёныш замер и
не отрывает глаз от звёзд и листьев...
А здесь, в Москве, недвижен ход времён –
хоть Сербию бомбят, а хоть пророчут
Армагеддон – всё та же явь, как сон.
Всё так же сотовые в сумерках стрекочут.
Всё так же весел злачных мест шумок
и кажется, что этот праздник вечен.
Однако бизнес на Руси жесток -
кого-нибудь убьют и в этот вечер.
Пускай себе. Как говорит Коран,
всё суета сует и прах на прахе.
Давай зайдём в китайский ресторан -
там русский мат и русской дурью пахнет!
Там в полутьме, как свечки по церквам,
фонарики пестрят легко и ярко,
и схоронясь за ширмой, молча там
о родине тоскует китаянка –
там, в Сычуани, тёплый рис парит
и вся семья сбирается на ужин,
и попугай о счастье говорит,
и пекинес в углу о чём-то тужит.
Там, освещая тот же ресторан,
и так же, чуть под ветром колыхаясь,
горит луны бумажный ятаган
и кровь змеи пьёт маленький китаец