МЕТАМОРФОЗА
https://www.youtube.com/watch?v=zXkRjknL3eE&t=1690s
Photo by Tom Hoops ©
*Навеяно рассказом Хулио Кoртасара "Воссоединение", навеянным в свою очередь книгой Че Гевары "Эпизоды революционной войны".
В ту пору напарник был мне ближе родной матери. Я помнил наизусть его запах и мог узнать его по рукопожатию с завязанными глазами. Мы коротали вечера в рутинных засадах, возвращаясь изо дня в день в то же самое место вблизи виноградника, и прятались среди больших камней, казавшихся в темноте белыми. Мы курили в приклад табельного оружия, чтобы не светиться, и он вновь и вновь глумился надо мной, якобы невзначай упоминая, что, мол, в это самое время года змеи, которых здесь, как известно, тьма тьмущая, выползают из-за жары из-под камней, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Одно упоминание о змеях вызывало во мне панику и хриплым шепотом я материл его на чем стоит свет. Угомонившись, мы возвращались к прицелам ночного видения, в которых мир был зеленым, как в компьютерной игре.
Тот, кто придумал эти прицелы, был явно не дурак. Ценность жизни бегущего человека падает в разы, когда ты смотришь на него сквозь шести-с-половиной килограммовый агрегат, напичканный линзами. Вот его смутный силуэт приближается к заветной красной точке, заранее настроенной на минимальный размер, чтобы не заслонять тело человека. Вот ты начинаешь потеть от азарта, отсчитываешь "три-два-бам", чтобы два ствола вздрогнули в унисон, и силуэт, вскинув едва видные с такого расстояния ручонки, сливается с травой цвета хаки.
Двухмерная картинка тотальным образом меняет восприятие. Это уже не человек. Это та самая картонная голова, по которой ты стрелял на учебке. “Она же ничем от нее не отличается, - усмехаешься ты”. Какое облегчение… Человека уволокут потом - свои или чужие. Кто первый успеет. Ты же к этому отношения никакого иметь не будешь. Ты поигрался - и дело с концом. Шмальнул с пятисот метров в бегущую картонку. Почувствовал себя мужиком, исполнился оголтелой радости, как щенок, извалявшийся в собственной блевотине, и баста.
- Расстояние?
- Пятьсот тридцать.
- Ветер?
- Попутный. То, что доктор прописал.
- Три два бам!
- Идиот! Я чуть на курок не нажал.
- Кончай скулить. Покурим на двоих.
- Шутник, твою мать...
Игры детей в войну. Дети любят игры. Особенно мальчишки. Они с воодушевлением разукрашивают лица в камуфляжные цвета, чтобы поиграть с богом в прятки, но боятся не так взглянуть или не так дотронуться друг до друга, чтобы никто не подумал лишнего.
Откинувшись назад, мы созерцали треклятый месяц, из-за которого мы были видны с южного холма, как на ладони, и перешептывались о том, что было бы неплохо трахнуть ту новенькую из штаба, пока до нее не дорвался комбат.
“Всё это было до того как слово "трахать" стало для меня синонимом душевного родства, до твоих мизинцев, милая, и до того как переоценка ценностей и переосмысление смыслов слизали с меня все мое прошлое подчистую, так, как ты слизываешь томатный сок с кухонной доски. До того как мои веки стали подергиваться от многих лет бессонных ночей.
Тогда всё было по-другому. Мечты о светлом были заточены горстью пороха в патроне диаметром 7.62, и жизненный путь каждый раз начинался заново с очередным марш-броском. Теперь я называю умение растягивать грань запретного до бесконечности, никогда ее не преступая, настоящей близостью - такой, что я ощущаю с тобой - а тогда я называл так все бренное, что звалось моей жизнью”.
Выход за грань себя нес в себе запахи хлопчатобумажной робы, пропахшей потом, грязных ботинок с обшарпанным носком и солярки - панацеи от всех болезней в периоды пробирающего до костей холода. Цвет его был цветом загара по локоть, и на вкус он был сродни ноющей коже от бритья под холодной водой, когда солнце только начинает нещадно палить над пустыней.
- Я тут кое-что нарисовал. Не желаешь посмотреть?
- Что, прямо здесь? Ты в своем уме, родимый?
- Ну, нет - так нет, - ухмылка.
- Не валяй дурака, убери фонарь, говорю тебе... в последний раз, когда трассеры летали у тебя перед самым лицом, ты был не такой смелый.
- Ах ты засранец! Всю жизнь мне это вспоминать будешь?!
- Молчу молчу!
- Кстати, о змеях...
- Заткнись, прошу тебя! Мы квиты!
Всё это было в прошлой жизни. Всё это было не со мной. Не я направлял оружие на людей, чья недалекость и духовная нищета не были их виной. Не я со смехом в глазах выдергивал чеку и кормил их пластиковыми ошметками шоковой гранаты. Не я вершил судьбы из чувства долга и лишал этих несчастных их последнего шанса обрести себя в этом аду - потянуть за заветный шнурок в автобусе в час пик и улыбнуться своей родне со страниц завтрашних газет. Всё это липнет подобно комьям мокрого навоза к моим ступням и вызывает у меня тошноту…
Я снимаю с себя одежду и иду по улицам своего города. Омываю ступни в лужах, напоминающих о вчерашнем скудном дожде, и сплевываю в свое отражение. Чертова телесность, боже мой. Чертовы эти руки и ноги. Хотя кто здесь увидит мою наготу? В моем городе совсем не осталось зрячих. На мне нет одежды и "рейбенов", а значит нет и меня. Чертово прошлое. Теперь с этим покончено.
“Ты знаешь, милая, я, наверное, никого никогда не хотел так тотально. Я хочу тебя абсолютно на всех уровнях. Речь не о сексе, и не о твоем интеллекте, и не о твоей духовности. Это тотальное желание тебя, которое подминает под себя всё вышеперечисленное и не перечисленное, вербализуемое и невербализуемое целостностью и неразрывностью восприятия тебя. Эту тотальность невозможно разделить на составляющие. Она поглощает и обволакивает меня, проникает вовнутрь и заполняет меня изнутри”.
Я жую неспелый виноград и проглатываю реалии прожитых лет, словно мелкую косточку. Они окутаны свежей мякотью меня нового, и мякоть эта сластит мое иссохшееся нёбо. Я надавливаю боковыми зубами на очередную виноградину и понимаю, что здоров.
Я оставляю на память пыльный серебристый патрон и пару черно-белых фотографий. После всех этих скитаний многострадальное мое пространство и проваливающееся сквозь пальцы время, обрели, наконец, себя для меня - в твоем образе.
"Я устал говорить, милая. Я хочу молчать. В пустыне уже полдень. Трассеры из прошлой жизни, из этого кошмарного сна, обрастают змеиной шкурой и уползают в раскаленные пески. Мой рот зарастает, словно порез на лице. Я рассыпаюсь на ячейки паркета под сильными ногами танцоров монреальской труппы современного балета. Они говорят, а я молчу. Отдаваясь порыву одухотворенности, они втаптывают себя в меня, а я терпеливо жду, когда их выступление закончится, свет погаснет, и ты, возникшая из ниоткуда, взойдешь на меня - на попранное ничто.
Твой выход. Ты растопыриваешь ласковые пальцы и растягиваешься на мне всем своим телом. Мы сливаемся в единое целое. В единое ничто".
май 2011