;;
В истории мировой культуры существует немало мифов, отражающих вековую мечту человечества об идеальной стране, далекой и манящей «Индии духа». Однако, как это ни странно, никаких академических исследований на эту тему, включающую исторический, религиозный, этнопсихологический и культурно-антропологический аспекты, по-видимому, пока не существует.
В целом все мифы такого рода могут быть условно разделены на две большие категории: мифы, представляющие сверхестественный идеальный мир, и мифы, описывающие в том или ином виде Царство Божие на земле. К первой категории можно отнести все имеющиеся легенды о рае: Элизиум древних римлян, даосскую страну Персикового источника в древнем Китае, буддистскую гору Хорай (Пэнлай), Валгаллу германских племен, мусульманский рай с прекрасными гуриями, Эдем или христианское Царство Небесное. Почти у каждого народа существует своя легенда о рае, которая часто перекликается с аналогичными легендами и мифами других племен и народов.
В то же время в различные исторические эпохи многие народы пытались создать мифы другого рода, предполагавшие наличие идеальной страны где-то в пределах Ойкумены. Во времена, предшествовавшие великим географическим открытиям, рай на земле обычно помещался не слишком далеко от дома – как, например, Счастливая Аркадия древних греков (которая была всего лишь провинцией на Пелопонесском полуострове) или Земля Обетованная древних евреев, которая находилась в Палестине, в каких нибудь трехстах километрах от Египта. Позже легенды о несметных богатствах и удивительных достижениях культуры далекой Аравии, неведомой Индии или государства инков вели искателей приключений на поиски Эльдорадо во все концы света.
На Руси с 13 в. в эпоху монголо-татарского ига получила хождение красивая легенда о счастливом Беловодье и невидимом граде Китеже. Миф о счастливой земле прослеживается в большинстве религий Востока, в том числе, конечно, и в Японии, где он наиболее отчетливо представлен в учении секты Чистой Земли – Дзёдо. Развитие того же мифа можно найти в идеологии различных социальных движений Востока и Запада – от тайпинов в Китае до французских якобинцев, не говоря уж о великом советском эксперименте, авторы которого попытались в буквальном смысле сказку сделать былью, не скупясь при этом на человеческий материал. От учений Фурье, Сен-Симона и Оуэна протягивается прямая линия к социалистическим режимам Европы и Азии, с одной стороны, и к нацистским утопиям об арийском рейхе, наследующем сокровенные тайны восточной духовности – с другой. В те же самые годы миф об «американской мечте» побудил к эмиграции миллионы людей в Европе и Азии.
Однако, каков бы ни был образ Земли обетованной, идеальным он мог оставаться только в легендах, до соприкосновения с реальностью. Для искателей золота в джунглях Амазонки, для узников ГУЛАГа и американских безработных миф об идеальной стране достаточно быстро рассеивался. И тогда создавался новый миф, поскольку этого требовало общественное сознание.
Более ста лет в странах Запада бытовал миф о «прекрасной Японии», инициированный Лафкадио Херном и артикулированный в новейшее время Кавабатой Ясунари в его Нобелевской речи, которая известна в России под символическим названием «Красотой Японии рожденный». От «жапонизма» начала ХХ в. породившего немало шедевров живописи и прикладного искусства «а ля Жапон» Запад перешел к другим видам япономании, в основе которой, конечно, все тот же миф об идеальной стране.
Экономическое чудо, сделавшее Японию второй индустриальной державой мира, добавило к элементам традиционного восприятия Японии пиетет по отношению к передовой технологии. За послевоенные десятилетия поток академической и популярной литературы о Японии породил в культурологии целую субдисциплину которая получила название «нихондзинрон». Бесчисленные теории об «исключительности японской цивилизации», нашедшие обоснование в трудах видных ученых и целого легиона журналистов, привели в конечном счете к укоренению мифа, большая часть которого ничуть не отличается от мифов древности о Счастливой Аркадии, Аравии или Индии. Правда на Западе миф о Японии был сильно размыт регулярными практическими контактами и колоссальным туристическим обменом, но пока об исчезновении его говорить не приходится. Лишь в последние годы миф о «великом и загадочном Китае» в сознании народов мира сильно потеснил миф о Японии.
Тем временем в России вот уже более двух десятилетий длится очередной бум япономании, основанный на мифологеме «идеальной страны» и превосходящий все мыслимые масштабы. Мода на японскую пищу, японский интерьер, японскую одежду, японское кино, японские манга, японскую литературу, японские боевые единоборства, икэбану, оригами, чайную церемонию по силе влияния на умы в России несопоставима с подобными тенденциями на Западе. Красота японских женщин для русских – неоспоримый факт, как и кулинарные достоинства соевого творога тофу или соевой пасты натто. Причина, очевидно, в разнице условий жизни России, Запада и – по контрасту – Японии. Идеальной страной равно для русских, бедных и богатых, ныне стала не Америка (как было в доперестроечную эпоху), а Япония. Именно Япония предстает в российких средствах массовой информации страной мудрецов, поэтов, эстетов, аскетов, певцов, борцов, кулинаров, гурманов, парфюмеров, дизайнеров и мыслителей, которые все поголовно слагают дивные непонятные вирши, пишут тушью на шелку, выращивают бонсай, кушают сырьем свежайшую рыбу, заедая соевой пастой, и давно разгадали тайну бытия при помощи психотехники Дзэн. Причем все эти качества проецируются на всю нацию и каждого ее представителя в отдельности.
Возможно, отчасти так оно и есть (это предмет отдельного исследования), но все в мире относительно. Парадоксально, но факт: на протяжении многих десятилетий лучшие умы Японии в том же самом качестве воспринимали Россию…
***
В конце Х1Х в. Россия занимала в сознании японцев особое место, заметно выделяясь из ряда западных великих держав, навязывавших стране неравноправные договоры. Великобритания, Франция и Германия олицетворяли западную цивилизацию с ее традиционными культурными ценностями, нравами и обычаями, с ее технологиями, новейшим оружием и сугубо прагматической ориентацией. Россия же, оставаясь также великой державой, к тому же расположенной поблизости, воспринималась по-иному. Россия являла собой образ бескрайней земли, населенной мужественным и добросердечным народом, страны великой культуры, которая оказалась на редкость близка по духу новой японской интеллигенции. Именно так рисуют Россию японские поэты первой половины ХХ в.
Русско-японская война, продемонстрировавшая миру примеры редкостной отваги и героизма обеих сторон, заставила русских уважать своего недавнего противника. Японцы же, преисполненные радости победителей, испытывали сложные чувства по отношению к поколебленному евразийскому колоссу. Во всяком случае война подогрела взаимный интерес деятелей культуры обеих стран и подтолкнула их к созданию мифов о “прекрасной стране“ по ту сторону Японского моря
К началу ХХ в. великие русские писатели – Гоголь, Толстой, Достоевский, Тургенев, Чехов - были уже достаточно хорошо известны в Японии. Именно гуманистический пафос русских классиков снискал России репутацию чудесной страны, в которой крестьяне трудолюбивы, честны и талантливы, помещики богаты, благородны и гостеприимны, женщины добродетельны и очаровательны. В то же время из произведений классиков явствовало, что русские склонны к философствованию, сентиментальны и легко ранимы, что они готовы поддаться соблазну, чтобы потом истово каяться даже в мелких прегрешениях. Они экстравертны, всегда готовы излить душу постороннему и к тому же постоянно заняты мучительным самоанализом. Они любят пить, петь и кутить независимо от своего социального положения. Они живут в авторитарной стране, но ненавидят тоталитаризм и изобретают всевозможные учения, партии, движения, чтобы бороться за фантом свободы. Все эти черты русского национального характера – отчасти по причине сходства, но больше по причине различия – имели невероятную притягательную силу для прогрессивной японской интеллигенции либерального толка.
Исикава Такубоку, впоследствии знаменитый поэт жанра танка, одним из первых восславил “русского героя” в своем стихотворении-синтайси “Памяти адмирала Макарова”.
Со времен отрочества, проведенного в бедной северной деревне, Такубоку пристрастился к чтению Толстого и Достоевского, Тургенева и Горького. Огромная страна представлялась ему оплотом гуманизма и надежой человечества. Он изучал Кропоткина и Бакунина, верил, что мировая революция начнется в России и оттуда распространится на сопредельные страны Азии. Рост маркcистского движения в России и Первая Русская революция подсказали Такубоку темы многих стихов:
Кто меня упрекнет,
Если поеду в Россию,
Чтобы вместе с восставшими сражаться
И в бою погибнуть?!
Конечно, в действительности поэт не собирался присоединяться к русским боевикам, но ему нужен был миф, нужна была “русская мечта”, которую oн хотел завещать грядущим поколениям. Для Такубоку и его сподвижников Россия стала воплощением всех социалистических чаяний, объектом почти религиозного поклонения.
Русское имя Соня
Дал дочурке своей –
Что за дивное чувство,
Когда порою
По имени ее зову!...
В некоторых стихах поэта увлечение Россией носит характер навязчивой идеи:
Почему, сам не знаю -
Русское имя Бородин
Весь день у меня на уме...
Однако основу этой русомании, вероятно, составлял тот “дух свободы”, который поэт усматривал в новой российской истории и культуре. Это следует из программного стихотворения “После бесконечных споров” с его отсылкой к героям-народникам. Стихотворение было опубликовано в 1911 г., вскоре после процесса Котоку Сюсуй и его друзей, закончившегося казнью социалистов:
Мы собираемся для споров, для жарких дискуссий
И глаза наши горят не меньше,
Чеми у русских юношей полвека назад.
Мы ведем бесконечные споры – “Что делать?”,
Но никто из нас не стукнет кулаком по столу
И не воскликнет: “В народ!”
Ближайший друг Такубоку и поэт “жизненной школы” Токи Аика разделял эту страсть:
Перечитывая вновь и вновь,
Я снова скрываю слезы –
О эта книжка Тургенева в выцветшем переплете!
Некоторые стихотворения Аика полны странной ностальгией – как будто бы поэт чувствует себя случйно родившимся на японских островах по капризу кармы.
Пальцем вдаль указал –
Пространство преодолевая, полечу туда,
Где течет моя Волга!
***
Писатели и поэты либерального объединения “Сиракаба” (“Береза”) во главе с Мусякодзи Санэацу, хотя и не столь патетичны, как поэты танка “жизненной школы”, но тем не менее тоже апеллируют к наследию русского гуманизма. На страницах журнала “Сиракаба” русская литература часто служила предметом дискуссий. Авторы “Сиракаба” впервые ввели в поэзию тему труда. Их произведения во многом были навеяны Октябрьской революцией и ее (скорее воображаемыми) последствиями. Здесь можно упомянуть такие стихотворения, как “Рис” и “Скрип телег” Сэнкэ Мотомаро, “Ночь в предместье” и “Новый ветер” Одзаки Кихати, “Крестьянин” Сато Соноскэ, “Рабочим” Фукуси Кодзиро. Хотя Россия и не указывается конкретно в этих стихотворениях, ее революционная энергия служит источником вдохновения поэтов. Кстати любимыми европейскими авторами поэтов “Сиракаба” были Р.М. Рильке и Р. Роллан – оба страстные поклонники Советской России.
В первые годы Тайсё “русский след” в японской поэзии киндайси оставили поэты так называемой “народной школы” (минсюси-ха) – Момота Содзи, Сиратори Сёго, Фукуда Масао.. Идеологическую базу школы составляли идеи европейского либерализма и романы Толстого, Достоевского, Горького. “Народная школа” не принимала марксистского учения о классовой борьдбе, видя альтернативу в “творческой активности” масс.
Русская тема была вдохновенно озвучена Момота Содзив его программном стихотворении “О Россия, ты мчишься, летишь!” Момота создал оду стране своей мечты, волшебной “птице-тройке”:
О Россия!
Ты мчишься, летишь
И в полете своем
Ты свободна!...
Мчишься ты надо всеми странами,
Надо всеми мятежами и сварами...
Это стихотворение служит, вероятно, наиболее колоритным и совершенным воплощением “русского мифа” с социалистической ориентацией. Без прямолинейного марксистского классового подхода автор воспевает “надежду прогрессивного человечества“ , лидера Мирового Интернационала. Факт тем более любопытный, что сам Момота никогда к социалистам не примыкал.
Другие поэтические объединения периода Тайсё, в особенности группы модернистского толка, тоже были увлечены “русским мифом”. Поэты-модернисты именно в России искали и находили свою духовную родину. Так, Муроо Сайсэй, лидер течения неосенсуализма относился к России и русским классикам с истинно религиозным пиететом. Его первый сборник 1918 г. “Стихи о любви” включает множество стихотворений на русскую тему: “Портрет Достоевского”, “Вечер после первого прочтения «Братьев Карамазовых», “Навеки” и др. В них мы снова находим “русский миф” в его сакрализованном варианте:
О, откуда же такие прекрасные люди?! –
Размышлял я, устремляясь туда душою.
Помыслы мои всегда стремятся к этой стране,
Что породила столько войн и революций.
(“В думах о России”)
Позже Сайсэй опубликовал три серьезных очерка о русской литературе: “Женщины в изображении Толстого”, “Женщины в изображении Достоевского” и “Люди трагической судьбы”. Его интерпретация Достоевского весьма близка к трактовке Будды или Христа. Сайсэй жаждал видеть в русской культуре квинтэссенцию западной цивилизации. Он часто ходил на концерты русских музыкантов (эмигрантов), рисуя в воображении образ идеальной страны титанов духа. При этом события революции и гразданской войны не нашли в творчестве Сайсэй отзвука. Возможно, он счел их органичным продолжением истории великой страны, закрывая глаза на гибель миллионов.
Левоанархистские поэты из небольших объединений “Ака то куро”, “Кусари”, “Маво” не примкнули к основанной в 1922 г. компартии, но симпатии их были отданы Земле Обетованной – России. Цубои Сигэдзи, Мацумото Дзюндзо, Оно Тодзабуро были привлечены не только “социальным экспериментом” в России, но и осуществленными чаяниями русского авангарда, свершающейся революцией в культуре.
К тому времени работы русских авангардистов-художников были уже хорошо известны в Японии, поэтому, когда Давид Бурлюк в 1919 г. приехал в Японию, чтобы провести там два года, он был встречен с огромным энтузиазмом. Бурлюк успешно организовал ряд выставок авангардного искусства, выпустил брошюру о футуризме и непосредственно повлиял на творчество двух молодых поэтов – Хирато Рэнкити и Камбара Тай, которые перенесли на японскую почву опыт русского и итальянского футуризма. Он же зародил интерес к стихам Маяковского и других поэтов русского авангарда, которые с тех пор стали широко переводиться в Японии.
Движение Пролетарской литературы, к которому относились такие крупные журналы, как «Литературный фронт», «Пролетарское искусство» и «Боевое знамя», было основано на марксиской идеолоии и полностью ориентировано на пропаганду марксизма.Для поэтов Накано Сигэхару, Макимура Хироси, Нуяма Хироси, так же, как для прозаиков Кобаяси Такидзи или Миямото Юрико, Советская Россия и в двадцатые, и в тридцатые годы представлялась Святой Землей, озаренной явлением мессии. Работы Маркса и Энгельса рассматривались как Ветхий Завет Писания, работы Ленина, а позже и Сталина – как Новый Завет. Едва ли можно найти хоть одного пролетарского поэта в Японии, не отдавшего дань русской революции. Спектр тем был весьма широк, а формы и жанры достаточно разнообразны – от наивной пасторали «Бедная Катюша» Хаяси Фумико до классических од – «Годовщина революции» Ито Синкити и «Россия строится» Мурата Тацуо.Огромную популярность завоевали переводы революционных стихов и поэм Маяковского. Десятки, если не сотни пропагандистских стихов о России составили важный аспект деятельности движения Пролетарской литературы.
В тридцатые годы, когда милитаристские власти начали массированную атаку на пролетарскую литературу, многие литераторы левого толка вынуждены были совершить «поворот», отрекшись от своих убеждений, или даже перейти на позиции открытого сервилизма. Лишь единицы нашли в себе силы сопротивляться националистической идеологии. В «период мрака» открыто выражать свои симпатии революционной России осмелился только один поэт – Огума Хидэо. В таких его стихах, как «Песня выезжающей коляски", «О Волга-река!», «Хоть я и не обещаю…» Огума рисует светлый образ Страны Советов, государства равенства, братства и демократии, противостоящего всем темным силам. Стихи эти слагались в разгар сталинского террора, повлекшего жертвы, тысячекратно превышавшие потери среди японских социалистов и коммунистов…
Никто из японских поэтов предвоенной поры не мог допустить мысли, что Октябрьская революция была роковой исторической ошибкой, чреватой кровопролитием, геноцидом, дегенерацией многих наций. Они не могли даже во сне представить себе, что их Земля Обетованная, Советская Россия, оказалась заложницей кучки политических авантюристов, превратившись не в рай земной, но в ад для сотен миллионов людей, в огромный концлагерь, нависающий, как враждебная марсианская цивилизация, над миром.
Разумеется, японские литераторы были не одиноки. Многие лучшие умы человечества были введены в заблуждение красной пропагандой и очарованы мифом о счастливой стране, «где свободно дышит человек». Тем же мифом жило и большинство советских граждан. Для многих японцев Россия на протяжении всего двадцатого века оставалась идеальной страной, в которой мятежный дух великого народа порождает великие революции. Воозможно, в том же причина необычайной популярности в Японии русских народных песен, которая лишь сейчас начинает ослабевать. Русский балет, опера, классическая музыка и литература – все те элементы культуры, которые с огромным трудом выжили в годы тоталитаризма, были в глазах зарубежной интеллигенции символами «вечной России», которая долгие годы не противопоставлялась советскому режиму, а ошибочно отождествлялась с ним.
Однако именно в Японии «русский миф» кристаллизовался в идиллическую форму, свободную от политических спекуляций. Именно в Японии сформировался широкий круг «любителей России и всего русского», которые с удивительным постоянством, из поколения в поколение вопреки суровой реальности во времена Николая Второго, Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Горбачева, Ельцина и Путина продолжали верить в страну своей мечты. Продолжают верить и сейчас, хотя за последние десятилетия вера японцев в непогрешимость «русского пути» и переимущества русской духовности перед всеми прочими заметно пошатнулась. Кто знает, может быть, само существование этого мифа поможет и уже помогает возрождению России.