Шнапс… Смысл данного слова, я думаю, понятен многим. Это немецкая водка. Но здесь значение этого слова употреблено в случае, никоим образом не относящемуся к этому алкогольному напитку.
Шнапс - это кличка нашей дворовой собаки.
Представьте себе этакого пса непонятной породы, с облезшей шерстью на впалых боках и свисающими на глаза большими, израненными в постоянных боях с местными бездомными собаками, ушами.
Шнапсов хвост, чем-то напоминающий измочаленную верёвку, постоянно находился где-то там, под брюхом.
Имея такой, отнюдь не респектабельный вид, пёс, как «птица-говорун», отличался умом и сообразительностью. Жил тихо-мирно, не доставляя никаких хлопот жителям нашего дома. Даже наоборот – был в некотором почёте, так как не допускал во двор посторонних собак, коих имелось в округе превеликое множество.
Неправомерно было бы не упомянуть об ещё одном достоинстве пса, возвышающем его среди прочей бродячей псовой гвардии. Это его взгляд. Взгляд, терзающий душу своей проникновенностью, гипнотически действующий на психику человека. Да-да… После общения с ним, напрочь исчезало депрессивное состояние.
Его коричневые пронзительные и очень добрые глаза, казалось, просверливают тебя насквозь, выискивая грызущих душу червячков и невидимыми импульсами, исходящими из собачьего мозга, уничтожают всё приносящее вред человеческой психике.
Он появился в нашем дворе года четыре назад, в образе маленького, непрерывно скулящего серого комочка, со слезящимися глазками-щелками…
СЕМЁНЫЧ.
С Авридием Семёновичем Сручко мы были соседями по лестничной площадке. Фамилию свою он не любил. Ёё происхождение объяснял банальной ошибкой писарчуков из ЗАГСа, а настоящая его фамилия - Стручков.
Именем же своим гордился неимоверно и в своих рассуждениях, был уверен, что оно греческого происхождения и должно что-то там обозначать. Что именно, сам Авридий не знал, как и не знал никто из нас.
Зная его обидчивость, мы называли его просто Аврик, или Семёныч, что вполне устраивало обе стороны.
Он был из династии военных. Отслужив положенный срок, он вышел на пенсию. Жил с женой и двумя детьми. Как говорится, жили не тужили.
Но вдруг в семье что-то разладилось. Супруга, забрав детей, ушла
от Семёныча, оставив его один на один, со всеми превратностями холостяцкой жизни…
Здесь я сделаю некоторое отступление и мысленно вернусь на несколько лет назад, к тому моменту, как я переселился в этот дом.
Естественно, перезнакомился со всеми соседями, которые оказались очень даже неплохими людьми. Дом небольшой, всего двенадцать квартир. Все жильцы постоянно находились друг у друга на виду и ежедневно общались.
Авридий Семёнович - высокий, статный мужчина, располагал к себе эрудицией, чувством юмора и небывалой работоспособностью. Он ежедневно ковырялся в дворовых клумбах, следил за опрятностью газонов и состоянием детской площадки.
И вот, в его личной жизни наступил переломный момент, к великому сожалению, в худшую сторону.
Семёныч пристрастился к водке.
Какие факторы и какие психологические надломы повлияли на него – никто не знает и, очевидно, не узнает уже никогда…
У нас ведь как? Всё через одно место… Душевную боль и внутренний дискомфорт человек заглушает алкоголем, что само по себе является неисправимой и непростительной ошибкой.
Всего за пару лет Авридий Семёнович Сручко спился. Он превратился в некое существо с человеческим обликом. Брился редко, отчего лицо его становилось похожим на замшелый пень. С волосами на голове было попроще - их там практически не было.
Мы всячески пытались противостоять этому, но Семёныч, обладая необыкновенной гордостью, помощь извне, просто-напросто отвергал. Наши попытки каким-то образом повлиять на него, всегда заканчивались ничем…
У него появились новые друзья, разумеется из когорты, любящих выпить, серых людишек. А так как он жил один, то лучшего пристанища для их пьяных застолий, найти было трудно.
Время шло, жизнь уходила, пьянки продолжались…
ПОЯВЛЕНИЕ ШНАПСА.
То аномально жаркое лето выдавало такие деньки, что казалось, тебя будто бы поджаривают на сковородке в преисподней. Взбешенное солнце, нещадно дожигало своими огненными лучами всё то, что ещё осталось на Земле живым, зелёным и цветущим. Дождей не было уже месяц.
В виду климатических условий, влажность воздуха была ужасающая, и поэтому нахождение вне квартиры можно было сравнить с походом в сауну.
Тополя, не дожидаясь осени, сбросили с себя почти всю, не ко времени пожелтевшую листву. Некогда зелёная трава пожелтела и была похожа на, сложенное для просушки сено. Не было слышно щебета птиц, да и самих их не было видно. Только голуби застенчиво вжимались в проёмы слуховых окон. Разбрелись по углам постоянно орущие коты, которых в нашем дворе всегда предостаточно. Исчезли даже сороки, оставив досушиваться свои гнёзда на соседних тополях.
Семёнычу было всё равно. Он был в запое уже третью неделю, точкой отсчёта которого было начало очередного месяца, когда почтальонша приносила пенсию. Будучи уже деградированным, он признавал только два праздника в году, каковыми являлись "День артиллерии", (Семёныч служил в этих войсках), и день, когда приносили пенсию.
И если день "День артиллерии" отмечался им почти серьёзно, без обильного возлияния, где произносились серьёзные речи о преимуществе Российских войск над войсками НАТО, то "День пенсионера", праздновался по полной программе. Со всеми русскими традициями и продолжался две декады. Последнюю же десятидневку Семёныч отходил.
Болел он тяжело, но стойко и по-мужски переносил все тяготы и лишения от, навалившегося на него, похмельного синдрома.
Как-то, будучи в изрядном подпитии, Семёныч притащил откуда-то маленького щеночка со слезящимися глазками-щелками. Долго пытался объяснить, какой это будет прекрасный пёс, когда повзрослеет.
Кто-то из собравшихся предложил подобрать собачке кличку. Семёныч отверг все предложенные собачьи имена, сказав, что они пахнут банальностью. Сам же, одной рукой бережно прижимая щенка к груди, а другой, держась за забор, повернул лицо навстречу лёгкому движению воздуха, (на название ветерка это явление явно не дотягивало), долго шевелил ноздрями, раздувая их словно жеребец, почуявший табун кобылиц и громко, чтобы все слышали, выкрикнул:
- Шнапс!
- Вот те на... Что за шнапс? Как? Откуда? Почему? - посыпались на него вопросы. Семёныч же пережёвывая высохшими губами воздух, пытался вспомнить хоть одно какое-нибудь умное слово, но так ничего и не придумав, ещё громче с протяжкой крикнул:
- Шнааапс! - и поднял щенка над головой. Видимо сознание его работало только в одном направлении.
Стало понятно, что Семёныч придумал собаке кличку.
Ну что ж, пусть будет Шнапс... Таким образом, наш двор обзавёлся собственной собакой.
ЗАПОИ СЕМЁНЫЧА.
Если в безалкогольные дни Семёныч был Семёнычем, то в обозначенные праздничными рамками дни бурных возлияний для всех он становился обыкновенным пропойцей. Это было вполне нормальное явление.
И вот в один из жарких дней, где-то в середине лета, он был в очередном своём запое, финиш которого, по моим подсчётам, должен был быть денька через два-три.
Я, как выжатый домашними делами лимон, решил слегка размяться и выйти во двор на свет Божий.
Увы, двор был пуст, поболтать о хлебе насущном было не с кем, и только у открытых дверей сарая, принадлежащего Семёнычу, в позе сфинкса сидел Шнапс. Сидел на самом солнцепёке, отчего тяжело дышал, высунув длинный язык, с которого на землю тягучей струйкой стекала слюна.
По прижатым ушам было понятно, что собаку не интересует окружающая обстановка. Шуршащие пучеглазые стрекозы то и дело садились псу то на нос, то на обвисшие уши, но он не обращал на них никакого внимания.
Потускневшие, но не потерявшие внимательности глаза, без былой шнапсовской искорки смотрели в проём сарая.
Я подошёл, сказал несколько ласковых слов собаке, на что Шнапс вильнул своим облезлым, невесть откуда появившимся хвостом и пододвинул своё собачье тело к чернеющему проёму.
Нетрудно было догадаться почему пёс торчит здесь, у сарая, на таком солнцепёке. Он караулил своего хозяина.
Я никогда не заходил в сарайные апартаменты моего соседа, ибо это была его сугубо личная обитель. Да и по правде сказать, для меня она не представляла совершенно никакого интереса.
В этот раз, не ради праздного любопытства, мне пришлось туда заглянуть…
Меня обдало горячим смрадным воздухом из смеси сивушного перегара, гнили и терпкого запаха «портянок старика Ромуальдыча».
Словно змей Горыныч, сквозь нечищеные триста лет драконьи зубы, обдал меня горячим густым «ароматом» .
На дощатом, полусгнившем полу, среди кучи, мерзко пахнущих телогреек, пальто и прочечего хлама, валялся засаленный, густо сдобренный человеческими испражнениями, бывший когда-то в солдатских казармах, матрац. На этом страшном ложе навзничь лежал Семёныч, которого трудно было даже заметить - до того он сливался с цветом сарайного тряпья. Похож он был на мумию, которая неподвижными глазами смотрела в потолок, где сквозь узкую щель дырявой крыши пробивался золотистый солнечный лучик. Было видно, что взгляд Семёныча цепко ухватился за это единственное светлое, что здесь находилось… О чём он думал в этот момент?
Я вздохнул и, зная пристрастие соседа только пить, а не есть, сходил домой и принёс пару бутербродов и кефир. В том, что он к ним не притронется я почти не сомневался. Скорее для очистки своей совести, предложил Семёнычу поесть, но он даже не шелохнулся. Затем предложил то же самое псу и, видя бесполезность своих попыток, бросил это занятие.
Вот тут-то произошло такое, что не укладывается в моей голове до сих пор…
Шнапс, до того не подававший никаких признаков активности, вдруг резко сорвался с места, таранным ударом открыл калитку и , выскочив на улицу, умчался, как говорится, в неизвестном направлении, оставив за собой клубы серо-жёлтой пыли.
Я ещё раз обратился к Семёнычу, стараясь хоть немного пристыдить его:
- Видишь, даже собака от тебя убежала. Соображает что к чему.
Он зашевелился, напыжился и, сделав вид обиженного огородного пугала, прошептал, (на озвучку своего голоса видимо не хватало сил)
- Нее… Шнапс ни-ни… Это же Шнапс...
- Ну, как хочешь, - ответил я и пошёл восвояси.
Моего терпения побыть дома хватило минут на десять. Подгоняемый каким-то внутренним волнением, я вернулся назад. Отнюдь не ради любопытства.
Мной двигало что-то другое, даже не могу объяснить что.
Не успел я войти в эту мерзкую обитель, укрывавшую от посторонних глаз сломленного водкой человека, как вдруг…
Лай своры собак заставил меня опять выйти на улицу.
В клубах пыли к нашему двору стрелой мчался Шнапс, держа в зубах, что-то до боли знакомое.
За ним, с неистовым лаем, бежала оголтелая собачья свора. Быстро открыв калитку и запустив Шнапса, я захлопнул её перед самыми носами бездомных псов. Видимо поняв, что гонки закончились не в их пользу, они нехотя, то и дело оглядываясь, покинули не принадлежащую им территорию.
Я вернулся к сараю, заглянул в эту пахнущую смертью обитель, и онемел… Нет, не от ужаса. От умиротворённого удивления.
Перед Семёнычем сидел Шнапс, держа в зубах целый батон варёной колбасы.
- Матерь Божия..,
непроизвольно вырвалось у меня, после чего я не мог сказать ни слова. Шнапс же сидел, не выпуская колбасы из пасти, как бы боясь потерять свою драгоценную добычу и, как астматик на последней стадии болезни, тяжело дышал. Сообразив, что здесь все свои и никакой опасности нет, он положил колбасу Семёнычу на грудь, сам же сел рядом с гордым видом.
От увиденного я просто онемел.
Не замечая ничего: ни жары, ни смердящего запаха, ни Семёныча, ни даже самого себя - я не отрываясь смотрел на Шнапса.
О, этот взгляд! Кристально чистый, с бегающими искорками в зрачках… Взгляд гордости, преданности и любви. Я знаю, что человеку нельзя отводить свой взгляд от собачьего. Но тут вряд ли кто бы выдержал...
В горле запершило, подкатился ком… Я опустил глаза, успев заметить, как на щеках Семёныча появились ручейки слёз. Его взгляд выражал желание остаться наедине со Шнапсом. Он молча просто умолял меня уйти. Шнапс тем временем лёг рядом с хозяином, положил голову ему на грудь и разгорячённым языком аккуратно слизнул слезу со щеки Семёныча…
Я ушёл, оставив их наедине.
Недели через три у нас с Семёнычем состоялся долгий мужской разговор.
У него было посвежевшее, с розоватым оттенком лицо, и выглядел он вполне респектабельно. О чём был разговор? Это длинная история и тема его, я думаю, понятна без пояснений.
Случилось необъяснимое - сосед мой бросил пить. Бросил сразу, без всякой на то подготовки и вмешательства медицины.
Бросил окончательно, вернувшись к светлой полноценной жизни. В первую очередь он разобрал свой сарай, сжёг всё то, что напоминало ему о пережитых кошмарах. А на месте сарая разбил клумбу и посадил на ней пионы, которые в июне зацветали белыми пышными цветами, олицетворяя любовь к жизни.
Семёныч привёл в дом скромную симпатичную женщину и стал жить с ней.
Мы радовались. Нет, мы просто ликовали! Всё встало на круги своя.
Но время берёт своё… Сказалась таки безудержная разгульная жизнь на его здоровье…
Через четыре года после этого случая мы хоронили Семёныча.
В миру - Авридия Семёновича Сручко. Нет, пусть будет Стручкова. Он не любил ту фамилию...
Провожал его весь дом. Бывших его собутыльников я не видел.
Шнапс всё это время отказывался от пищи и не отходил от гроба ни на шаг. Ему это позволили. Пёс был даже на кладбище, пробежав за процессией почти девять километров, и напрочь отказался покидать погост, где нашёл свой последний приют его хозяин. Так и остался лежать возле холмика, положив лапы на свежую землю.
Мешать ему никто не стал…
На пятый день после похорон Шнапс неожиданно вновь появился в нашем дворе.
Обрадовавшийся люд гуськом потянулся к нему, неся собачьи разносолы, но пёс к пищу игнорировал.
Он лежал, положив морду на лапы, возле клумбы с пионами и не замечал никого, и ничего вокруг.
Так пёс пролежал двое суток.
На третьи сутки Шнапс поднялся и уже без былой резвости встретил вышедшего во двор одного из жильцов дома, который ночью вернулся из длительной командировки и ничего не знал о здешних переменах.
Подойдя к нему, пёс поднял голову, несколько раз негромко тявкнул, облизал руку и вновь улёгся у клумбы.
А поздно вечером Шнапс, своим громким протяжным воем известил нас о своих намерениях…
Этой ночью он исчез. Навсегда.
Я прекрасно понял поведение Шнапса.
Ведь он приходил… Да, да! Он приходил прощаться с нами...
Сколько лет прошло с тех пор, но эта история червяком грызёт мою душу.
Ходили слухи, что Шнапса видели среди своры кладбищенских собак.
Но это были всего лишь слухи…
Хабаровск, 24.07.10г.