Только солнце за ржавый забор закатится,
Только птицы своим захлебнутся пением,
Из-за гор выползает Большая Задница,
Чуть примятая долгим дневным сидением.
И в сию же секунду весь мир меняется,
Озаряется светом сортирной лампочки.
Смотрят в небо поэты, а в небе – Задница.
И поэты испуганно шепчут: «Мамочки!..»
И строчат они, бедные, оды хлипкие,
И сжигают, и рвут, и строчат их заново.
А Она над ободранными Подлипками
Величаво плывёт, над чертой Чертаново,
На Владимир, Иваново, Нижний Новгород,
Словно ядерный гриб, не спеша надвигается.
И браток из Казани, докушав окорок,
Вытрет жирные пальцы и скажет: «Задница!..»
Да, ты прав, дорогой! Ты заказан, лапочка!
Под сидением джипа динамка тикает.
Освещает сортирную будку лампочка,
За сортиром раскинулось Поле Дикое.
Половецкая пляска волков да кречетов
Утро казни стрелецкой готовит задолго.
Она тихо плывёт (торопиться нечего)
Над Уральским хребтом, над Сибирью Западной.
В Забайкалье всё спит - хоть и спать там нечему.
Только Лама не спит семь десятков в «лотосе».
Транссибирский экспресс – негатив засвеченный –
Покидает проектор. И снова в фокусе
Та же самая часть, что обычно с запада
Приползает к нам, будто бы нечто важное,
Словно мы должны обалдеть от запаха.
А вот хрена! Здесь пахнет селенье каждое
Во сто крат куртуазнее, злее, радостней!
Здесь когда-то на танки ходила конница!
Наши яблочки мы поливаем гадостью!
ДА! Зато в них червей не водится.
Утро Судного Дня босиком, в халатике
На балкон выходит и курит заспанно…
А садится Жопа всегда во Владике.
Потому-то всё у нас вечно засрано.