Сидели за столом и пили чай,
дремала Соня, Шляпник невзначай
задел её локтём по голове,
и та сквозь сон пробормотала: «The...»;
Безумный Заяц ковырял в носу
английскою булавкой, на осу
по скатерти ползущую косясь;
Болванщик постигал взаимосвязь
нирваны и сансары, его взгляд
блуждал, явлений близлежащий ряд
исследуя, подшляпный его ум
кишел от изумительнейших дум:
«Мы есть? А может быть, нас просто нет,
как нет уже, к примеру, тех галет,
что я доел примерно час назад?
Допустим, нас уже смахнуло в ад
порывом ветра, дующего с гор
вселенной; и проснулся приговор,
дремавший, словно Соня, между строк
закона; и истёк последний срок,
в который апелляцию ещё
подать возможно было...» (на плечо
ему насрала птичка) «...всё равно», –
решил Болванщик, белое пятно
так и осталось на его плече,
его не волновали вообще
паскудные подлянки бытия,
он погрузился в собственного «я»
желудочно-кишечное нутро,
где думы шли, как поезда метро;
а Заяц в это время на часы
смотрел и нервно теребил усы,
стараясь вычислить кубический объём
одной секунды; дело было днём,
светило солнце, тихо кралась сень,
жучки-временщики точили день;
к столу Алиса молча подошла,
без приглашения уселась и взяла
бисквитное пирожное и в рот
давай его запихивать; «My god!..» –
вздохнула Соня, приоткрывши глаз,
и взгляд её, как будто водолаз,
мутнеющий на беспробудном дне,
сокрылся в набегающей волне;
Алиса, между тем, уже пила
чай «Lipton»; и, казалось, у стола
конца не будет – чашки, блюдца в ряд,
как бесконечные столетия, стоят;
Болванщик, погружённый в глубину
своей ментальности, к губам поднёс одну
пустую чашку, липкой пустоты
хлебнул оттуда и утёр усы,
потом салфеткой пальцы промокнул
и покосился на соседний стул;
черничный джем намазавши на тост,
Алиса Соне задала вопрос:
«Are you o'kay?»; сквозь сон, как через лес,
ответ дошёл с задержкою: «No... Yes»;
струилось время через решето
событий; тихо мыкалось ничто
вдоль зыбкой грани; улыбался кот,
русалка на ветвях совала в рот
ему грибок, смеялась в кулачок;
согбенный и невнятный старичок
в газетном свёртке нёс богатыря,
а у того текло из пузыря
по капле, образовывая след
пунктирный; позабывши, что галет
давно не стало, хрумкал пустоту
Болванщик; сиуцидно на мосту
клонилась девушка, Раскольников её
спасти не смог и с криком «ё-моё!»
летел ей вслед сквозь толщи и слои
не то погибели, не то картин Дали;
Алиса истребила мармелад,
черничный джем и жрала всё подряд,
мелькали руки, словно пауки;
из-за Офелий не видать реки;
Порфирий нюхал след богатыря;
Алёша Карамазов на царя
готовил покушение; Иван
ложился вместе с чортом на диван;
сопела Соня в бесконечном сне;
шла пьеса Ктулху-Горького «На дне»;
во тьме Печорин отыскал Муму,
обнял её и думал: «Почему?»;
и где-то Чернышевский бормотал:
«Б-бобок... б-бобок... Что делать?.. Я попал».