Иногда, преодолев слабость, он пел для них, – пел, пока хватало сил, чтобы доказать этим людям, сколь несправедливы их подозрения. Но от пения было мало проку: караульщики лишь удивлялись тому, с какой ловкостью голодарь ухитряется петь и есть в одно и то же время.
Ф.Кафка, «Голодарь»
Я дважды должник без долгов. Что ни сделаю – все не то.
И – Бог мой! – какими высокими могут быть ставки!
Я тень. Я Макс Брод. Тот, кого вы когда-нибудь вспомните
Как душеприказчика-друга покойного Кафки.
Как трудно и грустно из двух выбирать, что за грех нести.
В поход за виной на щите жизни мало собраться.
…Поет Голодарь. Сторожам нет и дела до честности…
Глаза у него – благодарные, карие – Франца.
И мне ли прочесть, что на сердце конец пера выколол?
Когда я умру – то-то будет забава народу.
Мой друг, неужели за страх тосковать тебе выпало
И вместо надежного брода знать бедного Брода?
Живая душа раньше умершей прахом наполнится,
И светлая память в соседстве с канавою сточной…
А Франц опоясан до боли словами, бессонницей,
Не он точит слово, а раны его
Словоточат.
И горло, предчувствием горького пепла сожженное,
И ломкие ломти его одиночества-хлеба…
Взлетят три сестры, словно дым, над землей прокаженною,
Им Аншель, сын Гениха, двери откроет на небо.
…Я Кафку раскрыл – пусть не Франца, а Кафку, писателя…
Но Тот, кто судил так, возможно, по-своему прав – да,
Остался Макс Брод. И потеря. Вина. Обязательства.
И – неумолимо, немыслимо каряя Правда.