Он смотрел никуда тем, что некогда было лицом,
Измождённый и слабый от пыток и унижений,
Он не был врагом, не был он никогда подлецом,
Но «настучали», и кто-то «там» принял решенье…
Допрос за допросом, побои, и снова допрос…
Снова удар, он лежал и завидовал мёртвым,
И обратно допрос, и всё тот же дурацкий вопрос…
Он когда-то был добрым, да нынче стал хмурым и чёрствым…
Куда-то его повели сырым коридором,
Под пьяным, но пристальным оком мерзавца убийцы,
Так шла на расстрел не последняя жертва террора,
Если есть кровь, то работу найдут кровопийцы.
Он вступил в темноту… затхлый запах и смрад… он всё понял…
Затылком почувствовал ужас и холод «ствола»…
Он стоял у стены, и его затошнило от вони,
Он дошёл до неё… голова его стала бела.
Да палач, что-то мешкал – ругался, чихал и сморкался …
От кашля грудного гудела, качалась тюрьма,
Насвистывал что-то, над жертвой своей издевался,
А «воронки» пополняли тюрьмы закрома.
Он стоял у стены и в этом ужасном раздумье
Стал читать «Отче Наш» очень громко, назло палачу,
Убийца на время опешил, был в полном безумье,
Но щёлкнул затвор, и лоб прикоснулся к плечу…
Солнце вот-вот и исчезнет совсем с горизонта,
Небо молчит, то вдруг капнет кровавым дождём…
Только от этих дождей не придумано зонта,
Видимо нам никогда не расстаться с «вождём».
Время летит над страной сумасшедшею птицей,
Память подбита, как утка, двустволками влёт,
Вижу во сне онемевшие чёрные лица,
Красное страшное облако в небе плывёт.