Этот рассказ написан давно.
Когда-то он начинался так:
«Мне было шестнадцать лет. Я хлопнул дверью и ушёл из дома. Навсегда»
Сегодня я перечитал написанное совершенно другими глазами. Глазами человека, прошедшего путь в семь десятилетий. Прочитал и задумался. Если следовать внешнему ходу событий, то всё верно. Но было Нечто. Оно меня тревожило и не давало покоя.
В том, старом рассказе - два персонажа, два противоположных полюса – я, написавший страстные и обвиняющие строки, и мой отец, которому я долгие годы не находил оправдания и прощения.
Надо быть честным. Я не хлопал дверью, уходя. Я лишь тихо прикрыл её с сожалением и болью в сердце.
Да, мне было шестнадцать лет. Да, я мысленно навсегда попрощался с родительским домом. Но я не уходил в неизвестность. Я сел в поезд и поехал в Сталинабад поступать в университет.
В чём была интрига. Отец, сколько я его помню и перебираю в памяти эпизоды далёкого детства, был всегда со мной груб, жесток и деспотичен. Он жил в суровые времена и был суровым человеком. Он старался выбить из меня мягкость. Символом душевной мягкости он считал поэзию. Моё стихотворчество, тяга к которому проявилась в самом нежном возрасте, приводило его в ярость. Находя тетради с моими первыми поэтическими опытами, он безжалостно рвал их.
- Поэзия, - кричал он, - никому не нужная детская забава! Ею занимаются всякие хлюпики, не способные проявить себя в настоящем деле.
- Нет! – отвечал я, - поэзия – удел мужественных и душевно стойких людей.
- Чушь, - распалялся отец, - собачья чушь! (Он любил крепкие выражения).Короче, либо ты поступаешь в технический вуз, ЛИБО У МЕНЯ НЕТ СЫНА.
Я выбрал второе. Выбрал не без душевного трепета и не заживавшей много лет раны в сердце.
Я не говорю здесь о маме. Она была тенью отца, но доброй тенью. Она металась между нами, как раненная птица. Об этом я расскажу в другой раз.
Моя жизнь потекла по руслу, которое я сам и прорыл. Не имея помощи из дома, скитался по общежитиям, перебивался на крохи стипендии. На старших курсах подрабатывал гонорарами, печатал свои журналистские опыты и, конечно, стихи.
Знал ли об этом отец? Конечно, знал. Но не верил моим первым шагам и наблюдал, как сторонний человек, давший совет и потерпевший неудачу.
Через месяц после окончания университета по глупому доносу меня выгнали из столицы и запретили работать в журналистике. Десять лет скитаний не прибавили мне авторитета у отца. Скорее, укрепили во мнении, что я человек никчёмный и потерянный.
Но вот меня, наконец, взяли в газету. Я пришёл в родительский дом, чтобы поделиться этой радостью.
Душевной беседы опять не вышло.
Несколько слов об отце. Он был очень талантлив в своей профессии - селекционера – животновода. Его страстью было выведение новых пород шёрстных коз. Я думаю, он втайне мечтал, что я пойду по его стопам.
Как живые, стоят у меня перед глазами картинки детства. Отец разложил на столе фотографии ценных породистых козлов и, склонившись над рукописью научного трактата, любовно описывает каждое животное. Лицо у него при этом смягчается, сглаживаются резкие морщины строгого, неприветливого лица.
- Подойди, - говорит он мне.
Я покорно подхожу, заранее предвидя трагическую развязку беседы.
- Посмотри на этого козла, - продолжает отец. – Его предки жили в Бразилии. Мы привезли его сюда и очень боялись, что он не даст потомства. Но ведь молодец!
Я слушал и даже не пытался изобразить на лице хоть каплю интереса.
Отец взрывался:
- Пошёл вон! – кричал он. – Ничтожество! Гнилушка!
…Первые годы работы в редакции не приблизили меня к отцу.Но однажды отец, выйдя из сельхозуправления, встретил Рахима Джалила.
Рахима Джалила представлять не нужно. Его в Таджикистане знают все. Это народный писатель республики, один из зачинателей новой таджикской литературы и великолепный мастер слова. Его авторитет был настолько высок, что корректоры, вычитывая гранки с его прозой, боялись изменить даже запятую, пусть эта запятая была явно не на месте.
Ко времени встречи отца с «живым классиком» я уже был в газете его штатным переводчиком.
Произошло это так. Нужно было срочно опубликовать в ближайшем номере газеты перевод на русский язык большой публицистической статьи Рахима Джалила, Обстоятельства сложились так, что его личный переводчик из Душанбе был занят, а сроки поджимали.
Я знаю таджикский язык с детства, рос среди ребят-таджиков.
Наблюдая лёгкую панику в газете из-за невозможности подготовить статью к печати, я пришёл к редактору и сказал:
- Разрешите мне сделать перевод.
У редактора не было выбора. Он согласился. Ночь я просидел над статьёй, а утром постучался в кабинет Рахима Джалила в местном отделении Союза писателей.
- Вам что-то нужно, молодой человек? – спросил мэтр.
- Я перевёл вашу статью.
Рахим Джалил заинтересовался:
- Покажите.
Читал долго, внимательно. Потом спросил:
- Без подстрочника?
- Да.
- Молодец! Вы где учились?
Я ответил. Рахим Джалил пошёл к редактору и сказал, что у него по переводу нет никаких замечаний и что он хотел бы впредь иметь со мной дело.
Отца Рахим Джалил знал давно. Сельхозуправление и отделение Союза писателей располагались рядом. Теперь, при встрече, он не упустил случая сказать:
- У вас , И..А.,способный сын. Он далеко пойдёт в журналистике.
Отца это потрясло. Он благоговел перед Рахимом Джалилом , перед его романами.
Вечером отец позвонил мне:
- Ты переводишь Рахима Джалила?
- Перевожу.
- Зайди, поговорим.
Мы провели в беседе целый вечер. Впервые я увидел заинтересованность отца в деле, которым я занимаюсь.
- Я буду пристально следить за твоими публикациями, - сказал отец.
И прибавил:
- Кто бы мог подумать!
А время летело.
Отец вышел на пенсию. Он как-то быстро одряхлел без любимого дела. В Израиль уезжал уже другой человек, разбитый болезнями, утративший жизненный стержень.
Я приехал на Святую землю по гостевому вызову в начале девяностых годов. Отец
был ещё жив. Но я едва узнал его в абсолютно дряхлом, полубезумном старике. Он смотрел на меня мутными глазами, в которых застыли крупные слёзы.
- Это ты? – спросил он. – Как ты живёшь?
- Нормально, папа, - ответил я и выскочил из комнаты, чтобы не разрыдаться.
Я готов был встать перед ним на колени и целовать морщинистые руки.
Почему?
Потому что это был мой отец.
Человек, которого, как оказалось, я боготворю. Несмотря на его нелюбовь к поэзии.
Р.Маргулис.