Ты говорила о тридцать втором президенте Вавилона,
Сражавшемся с Тиглатпаласаром на стороне добра.
Чадили светильники в южных покоях. Твоё горячее лоно
Просило любви. А запястья сверкали от серебра.
Ты наливала чай в изящный китайский фарфор,
Раскуривала кальян на крытой террасе с видом на зиккурат.
Ты говорила о тридцать втором президенте… Спустившийся с дальних гор,
Над Вавилоном нашим разгорался закат.
Ты говорила о мощи наших авианосцев и храбрости морских котиков,
О караванах верблюдов и россыпи банковских карт.
Ты говорила об ассирийцах, дохнущих от наркотиков.
А из окна доносился странный, тревожный гвалт.
«Фашизм не пройдёт, – отвечал я, – мы в годину свершений
Не опустим наш гордый хаммурапиевский стяг;
Жизнь президента и Вавилона – пример для всех поколений…»
А жилка над бакенбардом стучала «go to fuck».
Да, пожалуй, ничто так не возбуждает, как разговор о политике.
И, разгорячённые, мы прямо перед оконною аркой
Страстно соединялись. За окнами, как на митинге
Гул нарастал. И нам всё более жарко,
И, видимо, жарко снаружи. Со стороны дворца
Ехали на БМП подразделения внутренних войск,
Орнитоптеры в небе. А здесь с твоего лица
На циновки стекал тёплый пот. Обнажённого тела лоск
И его аромат распаляли меня ещё.
И в миг, когда ассирийцы вторгались в наш город-сад,
Ты кончала и зубками впивалась в моё плечо…
За окнами разгоралась бойня и дотлевал закат.