«Смерть». Я произнесла это свлово вслух, чтобы почувствовать его материальность. Наощупь это слово было плотным и прохладным. Оно было чуть больше ладони, но очень тяжёлым. От него было тревожно и неутно. Я повторила: «Смерть».
Смерть преследует меня десять дней. Десять дней я думаю о беспомощности и беззащитности всего живого перед слепыми, необъяснимыми, не поддающимися объяснению и пониманию жестокими желаниями Всевышнего. Десять дней я выкарабкиваюсь из крутящейся страшной воронки и десять дней каждой новой смертью она тянет меня обратно — в своё тёмное, влажное, холодное, пустое.
Первая умерла женщина. Мы возвращались домой с Вероникой (Соней) и Димой. Мы только что записали наших детей в детский сад, было солнечно, Вероника разговаривала с Соней, Дима читал объявления и работе. Я смотрела на дорогу. И на дороге была — женщина. Она проплывала мимо, справа, как на медленных кадрах в кино. Патрульная машина ГИБДД, другая машина, тревожно мигающая аварийка, слепящие белые полосы пешеходного перехода, ноги в тёплых колготках, лежащие ровно и неподвижно под белым полиэтиленом... Рядом лежит пакет с продуктами — несколько минут назад эта женщина была в продуктовом магазине. Она возвращалась домой и, должно быть, думала, что приготовит на ужин. Мужу? Детям? Внукам? Её ногам уже за сорок, но, скорее всего, ещё нет шестидесяти. Она невысокого роста, но полная и немолодая, поэтому ноги её тоже полные, уставшие, в крупных неровных венах. Дорога расплылась у меня перед глазами, и только как в медленных кадрах кино — ГИБДД, аварийка, пешеходный переход, ноги под полиэтиленом...
Я никогда не видела ДТП с пешеходами. Только на видеозаписах сотрудников ГИБДД, когда мы готовили передачи о безопасности дорожного движения. Я до сих пор помню разбитый мотоцикл с деревенскими мальчишками и ревущую в голос бабку: «Ооой.... Ооооой....» Но тогда это была не смерть, это было кино про смерть. Я видела много раз аварии на дорогах, на трассе, по пути в Питер или на море. Помню искорёженные машины и прикрытые плёнкой тела водителей и пассажиров. Но пешеходы! В городе у автобусной остановки, на пешеходном переходе, днём... Дорога плыла перед глазами, а я всё пыталась собраться, переключиться, просто понять, как это может быть — человек жил, не болел, строил планы, и вдруг не стало ни планов, ни человека. Его не стало в жизнях тех, кто остался. Как так в моей жизни может не стать Димки? Вероники? Сына? Спина похолодела. Загорелся красный. Я остановилась перед пешеходным переходом, я увидела дорогу, людей, магазины, жизнь, которая двигалась, смеялась, менялась, и медленные страшные кадры стали прошлым.
Уже на следующий день вечером мне позвонила Лиля. Она сказала, чтобы домой мы возвращались не по Клубной, потому что на Клубной пробка. «Кого-то сбили,» - сказала Лиля. От её слов стало тревожно. Я хотела позвонить Веронике, но вечером так и не собралась. Позвонила только на следующий день. У них всё было в порядке. «Сбили какого-то мальчика десяти лет, - сказала Вероника. - А водитель даже не остановился, представляешь? Мальчик так до самого вечера и лежал на дороге. Так жалко!» Меня как будто окатили ледяной водой. Уже после, через несколько дней, я нашла в интернете видеозапись: люди, очень много людей, у самого ограждения с каждой стороны дороги — человек двести, не меньше, яркие оранжевые сигнальные треугольники по всей дороге, детские разбросанные ботинки, кровь на асфальте, маленькое тело под зелёным полиэтиленом... Запись началась при дневном свете, а на последних кадрах — молочные огни автомобильных фар и зёрна сумерек. И маленькое тело под зелёным полиэтиленом.
Что пережили все эти люди, стоящие у ограждений? Что пережили все те, кто услышал удар, обернулся, увидел ребёнка, перелетевшего через автомобиль, который даже не затормозил, не остановился? Что пережил малыш в ту секунду, когда пришла смерть — ударила, протащила, отбросила? Что пережила мать, проводившая в обед в школу своего десятилетнего сына? У столба перед пешеходным переходом до сих пор каждый день появляются живые цветы. На столбе перед пешеходным переходом висит его фотография в рамочке — лопоухий мальчишка, растерянная улыбка, глаза озорные. Мой сын делает первые шаги вдоль дивана...
Я подумала, что смерть необъяснима. Я почувствоала, что мир существует как единый большой организм, большое неповоротливое животное, лежащее в водоёме, бегемот или носорог. Я почувствовала, что в этом едином организме всё сбалансировано, и если где-то есть счастье, то где-то непременно случается беда. Если в эту секунду кто-то рождается в муках, то в эту же секунду кто-то умирает — необратимо и мгновенно. Но почему ребёнок? Почему на пешеходном переходе в людном месте у троллейбусной остановки днём? Почему водитель не останавливается? Почему эту маленькое тело лежит на дороге, лежит, лежит, а сотурдники ГИБДД всё измеряют, записывают, снимают, и тянут, и тянут?.. Я смотрела видеозапись и не могла дышать. Мне казалось, что маленькому телу под зелёным полиэтиленом ещё нужен воздух, а нам двоим его слишком мало. В эту секунду я подумала: «Это происходит с ними, потому что не происходит со мной».Я почувствовала смерть как большое ядовитое насекомое. Она кусает неповоротливое животное в один бок, потому что не кусает в другой. И укушенный бок болит, ноет, горит. Ревёт бабка на разбитом мотоцикле, ревёт мать десятилетнего мальчика, ищут пятый угол дети той женщины, то и дело натыкаясь дома на недовязанные ею носки, невыстиранное её платье, недочитанную ею книгу. А я живу на другом боку. Мой бок греется на солнце. Я засыпаю в объятьях любимого под сонное сопение нашего сына. И я чувствую тяжесть и вину перед теми, кто живёт там, где болит и не утихает. И я чувствую жестокую, непозволительную, но такую животную и сльную благодарность Всевышнему, что живу на другом боку и я, и те, кто мне дорог. А ещё я чувствую тревогу. Я чувствую опасность носом как собака, щетиню шерсть и скалю зубы, потому что вот оно, ползает вокруг ядовитое насекомое и жалит наугад, без разбору. И никто не защищён. Ни я, ни те, кто мне дорог. И я оглядываюсь недоумённо, и растерянно ищу защиты, и хватаю ртом сухой и горячий воздух: почему ты позволяешь этому быть, Г-споди?!
Машину, сбившую мальчика, нашли в лесу брошенной. В этот же вечер водитель, сбивший мальчика, явился в милицию с повинной.
Прошло два или три дня. Утром я отвезла сына к маме и поехала на работу. Перед трамвайным депо началась пробка, и медленные машины стали перестраиваться в правый ряд. Сердце застучало в ушах. Ещё не видя ничего перед собой, я знала всё, что увижу. Я знала: там, перед трамвайной остановкой — пешеходный переход. Ослепительные белые линии поплыли перед глазами: женские ноги под полиэтиленом, мальчик, разбросанные детские ботинки... Когда я смогла перестроиться в правый ряд, до пешеходного перехода осталось меньше десяти метров. Какие-то люди укрывали плёнкой женщину в стареньком плаще. Её голова была разбита, кровь текла на лицо, и уже было не разобрать, сколько ей лет. Одежда выдавала женщину немолодую и небогатую. Тут же, недалеко от пешеходного перехода, лежала холщовая сумка, яблоки рассыпались по всей дороге. Грязная Нива тревожно мигала аварийкой.
Потом из новостей я узнаю, что тогда, рано утром, на пешеходном переходе вместе с этой женщиной был сбит и мужчина. Он с переломами обеих ног был доставлен в больницу. Когда я узнала, я подумала, какую страшную, какую ужасную игру ведут Всевышний и ядовитое насекомое. Они играют на одной стороне и, убивая, смешивают в одной давильне тех, чьи дороги раньше никогда не пересекались. Незнакомый мужчина и незнакомая женщина вдруг оказываются под колёсами одной машины, и его руки сплетаются с её руками, и её грудь касается его груди, и один из них уже умирает, а второй, теряя сознание, обнимает уже умершего другого... И колёса продолжают крутиться, тормозят с визгом, но по инерции продолжают круться, и перемалывают под собой человеческие кости и жизни. Почему ты допускаешь это, Г-споди? Почему ты посылаешь мне это, Г-споди? Это случилось с ними, потому что не случилось со мной. И я ехала на работу, и всё больше иронии и горечи было во мне при мысли о справедливости Всевышнего.
А вчера внедорожник сбил собаку. Лохматая, чёрная, она бежала через дорогу, и, едва выскочив из-под колёс одной машины, сразу же попала под колёса другой. Это было метрах в ста передо мной. Чёрный лохматый комок закрутило под колесо, прокрутило в дорожной пыли, переломав, перемолотив, выбросило на обочину, и лохматая собака ещё бежала по инерции прочь от боли, от смерти. Переломанные лапы подгибались, голова от удара болталась в разные стороны, в уже стекленеющих глазах застыл страх, а с высунутого языка брызгами разлеталась кровь. Она бежала по обочине, а я смотрела на неё, и никак не могла нажать ни на газ, ни на тормоз...
Я проехала мимо, и сотни машин после меня проехали мимо. Я могла остановиться. Я могла бежать по обочине за обезумевшей переломанной собакой, догнать, укрыть её курткой, и дать ей умереть, дрожащей, напуганной, у меня на руках. Её ударило бампером, переехало колесом, протащило под кузовом. У неё сломаны лапы и позвоночник, отбит желудок и печень, у неё внутрннее кровотечение и сотрясение мозга. Она не доживёт до утра, а, скорее всего, не проживёт и часа. Но, может быть, ей было легче умирать на руках, укрытой курткой?
Я вернулась на дачу, к моим любимым. Я смотрела на спящего сына, я держала в руках горячую Димкину руку.Я чувствовала бессильную злость перед ядовитым насекомым и Всевышним. Я чувствовала свою беспомощность. А ещё я чувствовала, что буду отбивать у насекомого и Всевышнего моих близких, буду до последнего держаться за их жизни. Я чувствовала, что могу для них перевернуть весь мир, а ещё чувствовала, что против Всевышнего и насекомого в этом мире ничего не могу. Я не понимаю, почему Г-сподь и насекомое на одной стороне. Я не понимаю, почему водители не пропускают пешеходов. Я не понимаю, почему водители бросают на дороге умирать десятилетнего мальчика, лохматую собаку. Я не понимаю, почему Г-сподь милосердный играет в эти нелепые игры, и втягивает меня в них, и постоянно грозится отнять моих близких.
«Смерть» Я произнесла вслух, чтобы назвать. Чтобы показать ей, что я её вижу и я её не боюсь. Я сказала, чтобы почувствовать её вкус и ощутить её предметность. Я сказала: «Смерть», и это было то же самое, как если бы я сказала: «Ты здесь». Я ощетинилась на неё как собака, защищающая своих слепых щенков. А дальше — я не знаю, что делать.
Сбитая собака сегодня утром мёртвая лежала на обочине.