Художник Абраша Хаймовский
помыл межэтажный пролёт.
На тачке хромой и громоздкой
он швабру и тряпки везёт.
Всего этажей восемнадцать.
Неужто, всех гениев крест
со шваброй часами мотаться
и драить гранитный подъезд?
На тряпках пристроились мухи,
трясутся одна на другой.
По миру проносятся слухи,-
Иран угрожает войной.
-Зачем я поддался обману?
Споил меня едкий искус.
Послушал родню свою, спьяну,
и вот, словно,каторжный гнусь.
Хожу по их улицам узким,
учу их корявый язык
и чувствую - ближе мне русский,
узбек иди даже таджик.
А здесь, на позволенный минус
смотрю я с собачей тоской,
и терпкий фалафеля привкус
Конфоркой горит за щекой.
В Бендерах всё было понятно.
Я темы в газетах искал,
имел неплохую зарплату,
облезлый, но тёплый подвал.
Я там с однокурсницей Дорой,
совсем, как великий Огюст,
гуашью писал помидоры,
на Дорин уставившись бюст.
В субботу, надев шаровары,
и, сдвинув на ухо берет,
охваченный творческим жаром,
писал управдома портрет.
Художник я супер маститый,
и, если б, не предков клеймо,
как минимум, стать знаменитым
мне было бы там суждено.
И плавали б в озере утки,
и тёк бы у хаты ручей,
и круглые Дорины грудки
краснели б среди овощей.